• Великий князь Иван ΙΙΙ

28 марта 1462 года

на престол Великого княжества Московского взошёл Иван III

В историю он вошел в первую очередь как собиратель русских земель и, по сути, создатель единого государства Российского, созидатель и мудрый дипломат – при Иване III не только расширяются границы, но и создается прообраз системы управления страной – пишутся единые законы, утверждается государственная символика, а Россия фактически становится духовной наследницей Византийской империи.

Иван III родился в январе 1440 года в семье великого московского князя Василия II и его жены русской княжны Марии Ярославны. Это было время междоусобиц и раздробленности. Когда княжичу было пять лет, его отец попал в плен к татарам, а на престоле воцарился князь Дмитрий Юрьевич Шемяка. Однако вскоре Василий II был освобожден за большой выкуп и снова занял законный престол. Дань для Орды увеличилась. Это вызвало недовольство – против князя был организован заговор, в результате которого он был ослеплен. Так Василий II получил прозвище «Тёмный». Вместе с семьей и приближенными он укрылся сначала в Муроме, а потом отправился в Тверь, где обручил своего шестилетнего сына Ивана – будущего государя всея Руси – с дочерью великого князя Бориса Тверского – Марией Борисовной. При поддержке тверской дружины Василий II восстановил свою власть. Обвенчавшись с невестой, будучи 12-ти лет от роду, Иван становится соправителем отца. Его успехи на государственном поприще не поддаются никакому сравнению: он управляет Переславль-Залесским, уже в 15 лет совершает свой первый поход против татар, а к 20-ти годам князь возглавил войско Московского княжества.

В начале правления Иван III получает в наследство Московское княжество с 16-ю городами и очень скоро начинает присоединение к нему соседних территорий: сажает своих «людей» на престолы соседних княжеств, а потом присоединяет их. Так к Москве примкнули Ярославское, Дмитровское и Ростовское княжества. Исключением стал разве что свободолюбивый Новгород, который был присоединен силой.

За время правления Ивана III – с 1462-го по 1505 год – территория государства увеличилась, по оценкам историков, почти втрое. Еще при жизни Иван III получил прозвище «Великий». А известный историк Н.М. Карамзин ставил его даже выше Петра I.

«Отселе история наша приемлет достоинство истинно государственной, описывая уже не бессмысленные драки княжеские, но деяния царства, приобретающего независимость и величие. Разновластие исчезает вместе с нашим подданством; образуется держава сильная, как бы новая для Европы и Азии, которые, видя оную с удивлением, предлагают ей знаменитое место в их системе политической. Уже союзы и войны наши имеют важную цель: каждое особенное предприятие есть следствие главной мысли, устремленной ко благу отечества. Народ еще коснеет в невежестве, в грубости; но правительство уже действует по законам ума просвещенного. Устрояются лучшие воинства, призываются искусства, нужнейшие для успехов ратных и гражданских; посольства великокняжеские спешат ко всем дворам знаменитым; посольства иноземные одно за другим являются в нашей столице: император, папа, короли, республики, цари азиатские приветствуют монарха Российского, славного победами и завоеваниями от прадедов Литвы и Новагорода до Сибири. Вот содержание блестящей истории Иоанна III, который имел редкое счастие властвовать сорок три года и был достоин оного, властвуя для величия и славы россиян»,

– писал об Иване III Николай Михайлович Карамзин.

Именно при Иване III Русь была избавлена от татаро-монгольского ига. Он отказался платить дань Золотой Орде. При этом часть исследователей отмечает, что он сделал это отнюдь не демонстративно, без эффектных жестов, – о том, как князь топчет и рвет ханскую басму и убивает ханских послов, летописцы сочинят историю уже позже. На самом деле, вступив на престол в 1462 году, Иван III попросту ни разу не ездил в Орду и никогда не клялся хану в верности.

Знаменитое стояние на реке Угре, положившее конец игу, тоже было при нем. Не вступив в сражение, русские войска одержали, по сути, одну из главных побед в истории – опять же благодаря дальновидности Ивана III. Он сумел склонить на свою сторону Крымское ханство, которое регулярно совершало набеги на южные рубежи Литвы. Королю Казимиру, который должен был помочь хану Ахмату расправиться с русским войском, попросту было не до этого: он должен был защищать собственный земли. Не дождавшись поддержки, татарское войско вынуждено было развернуться.

Фрагмент диорамы «Великое стояние на Угре». Павел Рыженко

Впрочем, для объединения княжеств в одно государство мало было победить внешних врагов и договориться об управлении внутри страны – необходимо было создать единые законы, которые у всех были свои. Таким своеобразным «кодексом» стал Судебник 1497 года: он устанавливал одни и те же уголовные и гражданские нормы по всей стране. Объединенное государство обрело и свою символику – двуглавого орла (герб Восточно-Римской, Византийской империи), который и по прошествии веков остается государственным символом России.

Кроме того, женившись во второй раз на племяннице последнего императора Византии Константина XI Палеолога Софье, Иван III по сути утвердил будущие амбиции России как наследницы Византийской империи, Москву же станут называть Третьим Римом.

При Иване III в государстве начинается расцвет культуры: строятся монастыри, города, крепости. Именно при нем итальянскими зодчими был воздвигнут нынешний московский Кремль из красного кирпича. А на его территории появился знаменитый Успенский собор.

Заслуги Ивана III Васильевича не подвергаются сомнению – именно он превратил Великое княжество Московское в будущую Россию, создав то самое государство, в котором мы сейчас живем.

Текст: Вера Марунова

https://historyrussia.org/sobytiya/28-marta-1462-goda-nachal-pravit-ivan-iii.html

• Государь Император Николай Второй
• Манифест об Отречении Государя Николая Александровича
• Отречение

Крушение монархии. Был ли акт отречения Николая II от престола правомерен?

(публикация Историко-документальный просветительский портал создан при поддержке фонда «История Отечества» Российского Исторического Общества)

Одно из важнейших событий Великой Российской революции 1917 г. – отречение от престола императора Николая II. За 100-летний период, прошедший с февраля 1917 г., опубликовано множество воспоминаний и исследований, посвященных этой теме.

К сожалению, нередко глубокий анализ заменяли весьма категоричные оценки, основанные на эмоциональном восприятии тех давних событий. В частности, распространено мнение, что сам акт отречения не соответствовал действовавшим на момент его подписания законам Российской империи и вообще был сделан под серьезным давлением. Очевидно необходимо рассмотреть вопрос о правомерности или неправомерностисамого отречения Николая II.

Нельзя категорически утверждать, что акт отречения есть следствие насилия, обмана и иных форм принуждения в отношении Николая II.

«Акт отречения, как явствует из обстановки подписания… не был свободным выражением Его воли, а посему является ничтожным и недействительным», 

– утверждали многие монархисты. Но данный тезис опровергается не только свидетельствами очевидцев (их можно приводить множество), но и собственными записями императора в дневнике (например, запись от 2 марта 1917 г).

«Утром пришел Рузский и прочел длиннейший разговор по аппарату с Родзянкой. По его словам, положение в Петрограде таково, что теперь министерство из Думы будто бессильно что-либо сделать, так как с ним борется соц.-дем. партия в лице рабочего комитета. Нужно мое отречение. Рузский передал этот разговор в Ставку, а Алексеев – всем главнокомандующим. К 2,5 часам пришли ответы от всех. Суть та, что во имя спасения России и удержания армии на фронте в спокойствии нужно решиться на этот шаг. Я согласился…»

(Дневники императора Николая II. М., 1991. С. 625).

«Нет той жертвы, которой я не принес бы во имя действительного блага и для спасения России», 

– эти слова из дневниковых записей государя и его телеграмм от 2 марта 1917 г. лучше всего объясняли его отношение к принятому решению.

Факт сознательного и добровольного отказа императора от престола не вызывал сомнений и у современников. Так, например, киевское отделение монархического «Правого центра» 18 мая 1917 г. отмечало, что «акт об отречении, написанный в высшей степени богоугодными и патриотическими словами, всенародно устанавливает полное и добровольное отречение… Объявлять, что это отречение лично исторгнуто насилием, было бы в высшей степени оскорбительно прежде всего к особе монарха, кроме того, совершенно не соответствует действительности, ибо государь отрекался под давлением обстоятельств, но тем не менее совершенно добровольно».

Но наиболее ярким документом, пожалуй, является прощальное слово к армии, написанное Николаем II 8 марта 1917 г. и изданное затем в форме приказа № 371. В нем в полном осознании совершенного говорится о передаче власти от монарха к Временному правительству.

«В последний раз обращаюсь к вам, горячо любимые мною войска, – писал император Николай II. – После отречения мною за себя и за сына моего от престола Российского власть передана Временному правительству, по почину Государственной думы возникшему. Да поможет ему Бог вести Россию по пути славы и благоденствия… Кто думает теперь о мире, кто желает его, тот – изменник Отечества, его предатель… Исполняйте же ваш долг, защищайте доблестно нашу великую Родину, повинуйтесь Временному правительству, слушайтесь ваших начальников, помните, что всякое ослабление порядка службы – только на руку врагу…»

(Корево Н. Н. Наследование престола по Основным государственным законам. Справка по некоторым вопросам, касающимся престолонаследия. Париж, 1922. С. 127–128).

Примечательна и оценка известных телеграмм от командующих фронтами, повлиявших на решение государя, в воспоминаниях генерал-квартирмейстера штаба Верховного главнокомандующего Ю. Н. Данилова, очевидца событий:

«И Временным комитетом членов Государственной думы, Ставкой и главнокомандующими фронтами вопрос об отречении… трактовался во имя сохранения России и доведения ею войны до конца не в качестве насильственного акта или какого-либо революционного “действа”, а с точки зрения вполне лояльного совета или ходатайства, окончательное решение по которому должно было исходить от самого императора. Таким образом, нельзя упрекать этих лиц, как это делают некоторые партийные деятели, в какой-либо измене или предательстве. Они только честно и откровенно выразили свое мнение, что актом добровольного отречения императора Николая II от престола могло быть, по их мнению, обеспечено достижение военного успеха и дальнейшее развитие русской государственности. Если они ошиблись, то в этом едва ли их вина…»

Конечно, следуя конспирологической теории заговора против Николая II, можно предположить, что принуждение могло быть применено к государю в случае непринятия им отречения. Но добровольное решение монарха отречься от престола исключало возможность принуждения его кем-либо к такому действию.

Уместно в этой связи привести запись вдовствующей императрицы Марии Федоровны, матери Николая II, из ее «памятной книжки»:

«…4/17 марта 1917 г. В 12 часов прибыли в Ставку, в Могилев, в страшную стужу и ураган. Дорогой Ники встретил меня на станции, мы отправились вместе в его дом, где был накрыт обед вместе со всеми. Там также были Фредерикс, Сергей Михайлович, Сандро, который приехал со мной, Граббе, Кира, Долгоруков, Воейков, Н. Лейхтенбергский и доктор Федоров. После обеда бедный Ники рассказал обо всех трагических событиях, случившихся за два дня. Он открыл мне свое кровоточащее сердце, мы оба плакали. Сначала пришла телеграмма от Родзянко, в которой говорилось, что он должен взять ситуацию с Думой в свои руки, чтобы поддержать порядок и остановить революцию; затем – чтобы спасти страну – предложил образовать новое правительство и... отречься от престола в пользу своего сына (невероятно!). Но Ники, естественно, не мог расстаться со своим сыном и передал трон Мише! Все генералы телеграфировали ему и советовали то же самое, и он, наконец, сдался и подписал манифест. Ники был невероятно спокоен и величествен в этом ужасно унизительном положении. Меня как будто ударили по голове, я ничего не могу понять! Возвратилась в 4 часа, разговаривали. Хорошо бы уехать в Крым. Настоящая подлость только ради захвата власти. Мы попрощались. Он настоящий рыцарь»

(ГА РФ. Ф. 642. Оп. 1. Д. 42. Л. 32).

Сторонники версии незаконности отречения заявляют об отсутствии соответствующего положения в системе российского государственного законодательства. Однако отречение от престола предусматривала статья 37 свода Основных законов 1906 г.:

«При действии правил… о порядке наследия престола лицу, имеющему на оный право, предоставляется свобода отрещись от сего права в таких обстоятельствах, когда за сим не предстоит никакого затруднения в дальнейшем наследовании престола».

Статья 38 подтверждала:

«Отречение таковое, когда оно будет обнародовано и обращено в закон, признается потом уже невозвратным».

Толкование этих двух статей в дореволюционной России, в отличие от толкования русского зарубежья и части наших современников, не вызывало сомнений. В курсе государственного права известного российского правоведа профессора Н. М. Коркунова отмечалось:

«Может ли уже вступивший на престол отречься от него? Так как царствующий государь, несомненно, имеет право на престол, а закон предоставляет всем, имеющим право на престол, и право отречения, то надо отвечать на это утвердительно…»

Аналогичную оценку содержал курс государственного права, написанный не менее известным российским правоведом, профессором Казанского университета В. В. Ивановским:

«По духу нашего законодательства… лицо, раз занявшее престол, может от него отречься, лишь бы по причине этого не последовало каких-либо затруднений в дальнейшем наследовании престола».

Но в эмиграции в 1924 г. бывший приват-доцент юридического факультета Московского университета М. В. Зызыкин, придавая особый, сакральный смысл статьям о престолонаследии, отделил «отречение от права на престол», которое, по его толкованию, возможно только для представителей правящего дома до начала царствования, от права на «отречение от престола», которым уже царствующие якобы не обладают. Но подобное утверждение условно. Господствующий император не исключался из царствующего дома, вступал на престол, имея на то все законные права, которые сохранял за собой в течение всего царствования.

Теперь об отречении за наследника – цесаревича Алексея Николаевича. Здесь важна последовательность событий. Напомним, что первоначальный текст акта соответствовал варианту, предписанному Основными законами, т. е. наследник должен был вступить на престол при регентстве брата императора – Михаила Романова.

Российская история еще не знала фактов отречения одних членов царствующего дома за других. Однако это могло считаться неправомерным в случае, если осуществлялось бы за совершеннолетнего дееспособного члена императорской фамилии.

Но, во-первых, Николай II отрекался за своего сына Алексея, достигшего в феврале 1917 г. лишь 12,5 лет, а совершеннолетие наступало в 16. Сам несовершеннолетний наследник, разумеется, не мог принимать каких-либо политико-правовых актов. По оценке депутата IV Государственной думы, члена фракции октябристов Н. В. Савича,

«цесаревич Алексей Николаевич был еще ребенком, никаких решений, имеющих юридическую силу, он принимать не мог. Следовательно, не могло быть попыток заставить его отречься или отказаться занять престол».

Во-вторых, государь принял данное решение после консультаций с лейб-медиком профессором С. П. Федоровым, заявившим о неизлечимой болезни наследника (гемофилии). В связи с этим возможная кончина единственного сына до достижения им совершеннолетия стала бы тем самым «затруднением в дальнейшем наследовании престола», о котором предупреждала статья 37 Основных законов.

После состоявшегося отречения за цесаревича неразрешимых «затруднений в дальнейшем наследовании престола» акт от 2 марта 1917 г. не создавал. Теперь великий князь Михаил Александровичвозглавил бы дом Романовых, а его наследники продолжили бы династию. По оценке современного историка А. Н. Каменского,

«манифест и телеграмма стали по существу законными документами тех лет и письменным указом об изменении закона о престолонаследии. Этими документами автоматически признавался и брак Михаила II с графиней Брасовой. Тем самым автоматически граф Георгий Брасов (сын Михаила Александровича – Георгий Михайлович. – В. Ц.) становился великим князем и наследником престола государства Российского».

Конечно, следует помнить о том, что на момент составления и подписания акта об отречении государь не мог знать о намерении своего младшего брата (бывшего в те дни в Петрограде) не принимать престола до решения Учредительного собрания…

И последний довод в пользу незаконности отречения. Мог ли император принимать данное решение в соответствии со своим статусом главы государства, ведь Российская империя после 1905 г. – это уже думская монархия, и законодательная власть разделялась царем с законодательными учреждениями – Государственным советом и Государственной думой?

Ответ дает статья 10 Основных законов, которая устанавливала приоритет государя в исполнительной власти:

«Власть управления во всем ее объеме принадлежит государю императору в пределах всего государства Российского. В управлении верховном власть его действует непосредственно (т. е. не требует согласования с какими-либо структурами. – В. Ц.); в делах же управления подчиненного определенная степень власти вверяется от него, согласно закону, подлежащим местам и лицам, действующим его именем и по его повелениям».

Особое значение имела также 11-я статья, позволяющая издавать нормативные акты единолично:

«Государь император в порядке верховного управления издает в соответствии с законами указы для устройства и приведения в действие различных частей государственного управления, а равно повеления, необходимые для исполнения законов».

Разумеется, эти единолично принятые акты не могли менять сути Основных законов.

Н. М. Коркунов отмечал, что указы и повеления, издаваемые «в порядке верховного управления», носили законодательный характер и не нарушали нормы государственного права. Акт отречения не менял системы власти, утвержденной Основными законами, сохраняя монархический строй.

Интересную психологическую оценку этому акту дал известный русский монархистВ. И. Гурко:

«…Русский самодержавный царь не имеет права чем-либо ограничивать свою власть… Николай II почитал себя вправе отречься от престола, но не вправе сократить пределы своих царских полномочий…»

В акте об отречении не нарушалась и формальная сторона. Он был скреплен подписью «подлежащего министра», так как по статусу министр императорского двора генерал-адъютант граф В. Б. Фредерикс скреплял все акты, касавшиеся и «учреждения об императорской фамилии», и имевшие отношение к престолонаследию. Не меняли сути документа ни карандашная подпись государя (впоследствии защищенная лаком на одном из экземпляров), ни цвет чернил или графита.

Что касается формальной процедуры окончательной легализации – утверждения акта Правительствующим сенатом, – то с этой стороны затруднений не возникло. 5 марта 1917 г. новый министр юстиции А. Ф. Керенский передал обер-прокурору П. Б. Врасскому акт об отречении Николая II и акт о «непринятии престола» великим князем Михаилом Александровичем. Как вспоминали участники этого заседания,

«рассмотрев предложенный на его обсуждение вопрос, Правительствующий сенат определил распубликовать оба акта в “Собрании узаконений и распоряжений правительства” и сообщить об этом указами всем подчиненным Cенату должностным лицам и правительственным местам. Оба акта приняты Сенатом для хранения на вечные времена».

В условиях продолжающейся войны важнейшим делом становилась победа над врагом. Ради блага Родины, по существу, – ради этой победы отрекался от престола государь. Ради нее он призывал своих подданных, солдат и офицеров, принести новую присягу.

Формально-правовое толкование законности или незаконности отречения никак не умаляло нравственного подвига государя. Ведь участники тех далеких событий – не бездушные субъекты права, не «заложники монархической идеи», а живые люди. Что было важнее: соблюдение обетов, данных при венчании на царство, или сохранение стабильности, порядка, сохранение целостности вверенного государства, столь необходимые для победы на фронте, в чем его убеждали члены Государственной думы и командующие фронтами? Что важнее: кровавое подавление «бунта» или предотвращение, пусть и ненадолго, надвигавшейся «трагедии братоубийства»?

Для государя-страстотерпца стала очевидной невозможность «переступить через кровь» во время войны. Он не желал удерживать престол насилием, не считаясь с количеством жертв…

«В последнем православном российском монархе и членах его семьи мы видим людей, стремившихся воплотить в своей жизни заповеди Евангелия. В страданиях, перенесенных царской семьей в заточении с кротостью, терпением и смирением, в их мученической кончине в Екатеринбурге в ночь на 4/17 июля 1918 г. был явлен побеждающий свет Христовой веры, подобно тому, как он воссиял в жизни и смерти миллионов православных христиан, претерпевших гонение за Христа в ХХ веке»,

– так оценивался нравственный подвиг императора Николая II в определении Архиерейского собора Русской православной церкви о прославлении новомучеников и исповедников российских ХХ века (13–16 августа 2000 г.).

Василий Цветков, доктор исторических наук

• Император Петр Великий
• Ништадский мир

«Из небытия в бытие». К 300-летию заключения

Ништадтского мира

памятник императору Петру Ι на Сенатской площади в Санкт- Петребурге

Два исторических события, которым в этом году исполнилось 300 лет, исследователи справедливо связывают между собой: принятие Петром I императорского титула иподписание Ништадтского мирного договора между Россией и побеждённой Швецией.

Итог почти четвертьвековой войны России с одной из сильнейших держав Европы кардинально изменил баланс сил на севере субконтинента. Для современников и самого Петра он воплотил не только военное превосходство, но и правильность избранного курса реформ. В краткой, прочувствованной речи канцлера графа Г.И. Головкина, произнесённой 22 октября 1721 года в кафедральном Свято-Троицком соборе, эта мысль была выражена в первых словах: все достижения находящейся на пике успеха страны стали возможны благодаря славным и мужественным «воинским и политическим делам» монарха¹.

Обстоятельства принятия Петром I императорского титула при их, казалось бы, предельной ясности, дают повод для размышлений. Один из вопросов, вызывающих давние споры, связан с оценкой западнической перспективы, которую царь выбрал в качестве вектора развития страны. Провозглашение России империей выглядит одним из символических проявлений этого вектора: российский монарх принял титул, венчавший иерархию именно европейских христианских государей². Позволю себе высказать ряд соображений на тему «империи, которую построил Пётр», по возможности избегая банальностей в духе давней инерции оценок по принципу «pro et contra».

«…ПОСТАВЛЕНИЕ ИМЕЕМ ОТ БОГА»

Ни сам западный выбор, ни представления о своей державе как империи не были изобретением Петра. Имперское сознание, вероятно, было присуще русской политической элите с ранних веков существования Руси/России как государства³. Проявлялось оно по-разному, в зависимости от исторической ситуации, мировоззренческих установок, культурных пристрастий и политических целесообразностей. Идейно питаясь религиозными доктринами, имперские тенденции стали приобретать рационально-политические оттенки в последние десятилетия XV века. Вспомним хрестоматийный ответ великого князя Московского и всея Руси Ивана III имперскому посланнику Н. Поппелю (тот предложил русскому монарху содействие в получении королевской короны из рук императора Священной Римской империи Фридриха II): «Мы Божию милостью государи на своей земле изначала, от первых своих прародителей, и поставление имеем от Бога, как наши прародители, так и мы; просим Бога, чтоб нам и детям нашим всегда дал так быть, как мы теперь Государи на своей земле, а поставления как прежде мы не хотели ни от кого, так и теперь не хотим»⁴.

В этой фразе — акцент на абсолютную суверенность власти Московского Государя, первым из череды предков добившегося её в результате войны 1480 года с ханом Большой Орды Ахматом. Это представление по умолчанию предполагало, что никто из европейских монархов, кроме императора, не обладает подлинной политической самостоятельностью, поскольку они «имеют поставление» от вышестоящего монарха. Эта первая, ещё доктринально не артикулированная, претензия великих князей Московских на императорский статус стала одним из важнейших мотивов их дальнейшего представления себя на международной арене. Русские монархи, хоть и отделённые от своих западных vis-à-vis давним конфессиональным расколом, относили себя именно к христианской, европейской семье. Рассуждения евразийцев о великих князьях Московских как наследниках золотоордынской империи не имеют под собой ничего, кроме позднейших умозрительных спекуляций. Если Россия и была «главной наследницей монгольской орды», то лишь по территориальному признаку. (К глубокому сожалению автор статьи либо игнорирует, либо не знает тот факт, что в последствии первый русский царь, над которым была совершена коронация по чину восточно-римских василевсов-императоров Иоанн Грозный, и как имевший непосредственно через в.к. Иоанна ΙΙΙ, родственные узы с последней императорской династией Восточно-Римских, византийских императоров Палеологов, были единственными из европейских монархов, которые обладали правом на Царьград и правом на "престол ромейских императоров". В Европе это знали.  И неприязнь европейских королевских дворов к Московским царям может быть понятна из традиционного враждебного отношения франкских западно-европейских королей к Восточно-Римским императорам и к Ромейской империи. ПрмечаниеПА.  )

При всей сложности определения «европейскости» для того времени, важнейшими её критериями для современников оставались принадлежность к христианству и общность государственной традиции, восходящей, так или иначе, к Риму. Светские мотивы обоснования этой претензии со временем лишь усиливались. Осознание своей включённости в христианский мир Европы и стремление добиться признания этого факта со стороны западного мира имело принципиальное значение для предшественников Петра. Злополучное «кайзер и государь всех русских», употреблённое императором Максимилианом I всего один раз в обращении к Василию III в тексте договора 1514 года, стало в глазах московской дипломатии актом международного признания императорского титула за русскими государями и не было убедительно дезавуировано ни хитроумными построениями Сигизмунда Герберштейна, пытавшегося доказать, что «кайзер» Максимилианова текста есть обозначение лишь королевского достоинства, ни последующими доводами европейцев⁵. Исключительная важность этого прецедента подчёркивалась и в речи канцлера Головкина на поднесение Петру I императорского титула.

Таким образом, для русской политической мысли и государственной идеологии представление о российских монархах как исконных и ведущих членах европейской семьи христианских государей было устоявшимся явлением. И оно лишь набирало силу в перспективе XVI — XVII веков. Стремление Московских монархов к поиску своего места в европейской системе, как известно, не находило встречного движения. Нежелание видеть в России «своего», негативный образ страны и народа, сформировавшийся в восприятии Запада — вещи также хорошо известные⁶. Отмечу лишь два обстоятельства, которые, как представляется, лежали в основе подобного неприятия.

Во-первых, попытки России войти в европейскую политику грозили разрушить сложившийся в Европе баланс сил. Пока речь шла о действиях Московских монархов на периферии интересов ведущих участников, активность Москвы мало кого беспокоила. Ситуация изменилась, когда эти устремления вступили в противоречия с интересами Польской короны и, тем более, коснулись Балтики — одного из узловых регионов Европы, где сложностей хватало и без нового игрока. По понятным причинам наиболее болезненная реакция на западную активность Москвы проявилась в Польско-Литовском государстве⁷. Именно там стал формироваться антимосковский/антирусский дискурс, перешедший в политическое пространство. Речь шла о создании неевропейского, варварского образа Московии, в том числе средствами, своего рода, ментальной географии: восточному соседу отказывали даже в пространственно-территориальном размещении в Европе⁸. Впрочем, исходя из разных соображений, Москве готовы были «простить» её инаковость, «неправильную» веру и прочие «странности». Во всяком случае, до обострения обстановки вокруг Ливонии мы можем обнаружить западные источники, в которых отзывы о России и русских вполне нейтральные и даже доброжелательные⁹. Но когда стали очевидными неудачи прозелитских устремлений Рима и попыток вовлечь Россию в антитурецкий союз, а также особые российские интересы в Северной и Восточной Европе, за Россией окончательно закрепилась «дурная репутация».

Во-вторых, упомянутому «отчуждению» от России способствовал раскол конфессионального единства Запада. Новый уровень урбанизации, достижения культуры и образования, перемены в духе ренессансного гуманизма стимулировали поиск новой модели европейской идентичности. Принадлежность к христианству уже не являлась достаточным идентификационным признаком. На первое место выходили такие параметры, как просвещённость, утончённость нравов, стремление к новизне и прогрессу¹⁰… Россия, не знавшая Ренессанса, не воспринималась в этом смысле частью Европы. Неудачи с использованием России в качестве «младшего партнёра» в противостоянии с османами или как управляемого союзника в борьбе за гегемонию в Центральной и Восточной Европе, её собственная активность на западном направлении также стали «обоснованием» устойчивого негативного образа Московии как «варварской» и «чуждой».

ПРИНЯТЬ ПРАВИЛА ИГРЫ

Меж тем, антропологически ориентированные работы по истории стран Западной Европы показывают, насколько сами эти страны зачастую не соответствовали идеальному «европейскому образцу», формировавшемуся в сочинениях просвещённых авторов эпохи и в позднейшей «эволюционистской» историографии; насколько общими оставались и для Запада, и для Востока Европы проблемы в сфере общественных отношений и управления; насколько не исключительным выглядело в этом смысле Русское государство¹¹. Тем не менее, Россия в западной «оптике» оставалась периферийной страной Европы, остальные государства которой превращались в державы модерного типа. Несомненно, такая ситуация становилась для Русского государства геостратегическим вызовом. Чтобы сохранить суверенитет, успешно выдержать конкурентную борьбу, Московские монархи и правящая светская элита были вынуждены приступить к преодолению этого разрыва. Как технологические, так и идеологические препятствия на этом пути невозможно было преодолеть без социальных и культурных новаций. России следовало научиться говорить на языке модерных стран Европы, принять их правила игры и суметь выигрывать в рамках этих правил.

XVII столетие стало во многом поворотным в отношениях между Россией и остальной Европой. Катастрофа Смуты двояко отразилась на дальнейшем курсе развития страны. Стимулировав общественную активность, уроки Смутного времени, как кажется, обозначили альтернативу: «возрождение благочестивого Российского царства» или осознанное движение в сторону общеевропейской интеграции, которое вполне может быть описано понятием «модернизации» в форме вестернизации. В верхах русского общества прагматические соображения взяли верх. В сложном переплетении объективных причин, личных пристрастий, амбиций и противоборства придворных группировок вектор дальнейшего развития стал определяться «умеренными западниками» — разнородным кругом светских и духовных лиц, так или иначе близких ко двору.

Менялась и ситуация в Европе: её сложная «пересборка» закончилась Тридцатилетней войной — кровавым финальным аккордом Реформации, вынудившей искать дополнительные возможности за пределами традиционных альянсов. Россия постепенно стала вписываться в систему общеевропейской политики. Этому способствовало и дальнейшее развитие событий, когда с 1660-х годов, получив под свой контроль украинское Левобережье и область Войска Запорожского, Москва непосредственно столкнулась с Османской империей. Вовлечение России в европейские антиосманские союзы стало реальностью ввиду общности интересов государств Юго-Восточной Европы. Россия и Речь Посполитая как союзники по Священной лиге — кто мог это представить полувеком ранее!

XVII век заметно сблизил — не по духу, но по факту — Россию и Запад. И хотя оценки итогов этого времени различны, успехи вестернизации в строительстве вооружённых сил, в эволюции элитарной культуры, в экономической политике не отрицаются никем. Но как соотносились эти перемены с петровскими преобразованиями? Были ли последние продолжением первых, и если да, то чем отличались? Или петровские действия сломали ход естественного развития страны в угоду личным амбициям Петра? Ответы историков и по сей день во многом зависят от того, каким периодом — «предпетровским» или «петровским» — они занимаются. Взаимное непонимание не исчезло и сегодня. Воспринимая Петра и его деятельность через личностный подход, мы попадаем в безвыходную ловушку эмоций: какие бы новые обстоятельства истории петровских реформ ни открывали нам источники, для одних Пётр всегда будет оставаться «культурным героем», для других — средневековым деспотом; для одних — разрушителем самобытности, для других — основателем всего, что составило славу России в последующие столетия.

Один из способов вырваться из этой ловушки — глубокое исследование конкретных действий монарха в реализации тех или иных замыслов. Это позволяет увидеть, по меньшей мере, две вещи. Во-первых, насколько планы и декларации царя соответствовали практическим мерам. Такой подход, успешно применённый на рубеже XIX — ХХ веков М.М. Богословским и П.Н. Милюковым при изучении административной и налогово-финансовой политики Петра (и благополучно забытый на десятилетия), выявил многие признаки преемственности в действии допетровских и петровских институтов, а также промахи петровского администрирования и их причины. Во-вторых, следует иначе понимать саму технологию власти Раннего Нового времени, обстоятельства и методы принятия и реализации решений. При всём колоссальном объёме личной власти Пётр осуществлял управление не в одиночку, его идеи вызревали под влиянием массы внешних обстоятельств, зачастую — случайных. Его напряжённая интеллектуальная работа протекала во взаимодействии с идеями и советами широкого круга лиц самых разных статусов. Многие его идеи трансформировались под влиянием тех, кто умел, возможно, «предугадывать» направление мыслей Петра, а заодно и преследовал свои цели. Всё это и создавало тот результат, который по инерции мы склонны приписывать исключительно монаршей воле. И.И. Федюкин, например, предлагает изучать историю возникновения новых институций не как результат «некой безличной волны “европеизации”», а как продукт индивидуального и множественного административного предпринимательства¹².

Существует мнение, что реформы петровских предшественников могли привести Россию тому же результату, но ценой меньших издержек и жертв. Подобный подход выглядит привлекательным, отрицая жёстко детерминированные объяснительные модели. Но что он даёт кроме фиксации факта «исторической развилки»? Определённой развилкой в истории страны, а значит, и в динамике реформ, выглядит вступление России в Северную войну. Бросив вызов одной из сильнейших держав своего времени, русский царь настолько осложнил положение России, что прежний, более мягкий вариант «европеизации» оказался невозможен. Выйти победителем из этой войны без реализации масштабного мобилизационного проекта, потребовавшего поиска новых методов организации управления и экономики, было нельзя.

Впрочем, так ли нужна была эта война? В ситуации 1690-х годов этот курс не выглядел фатально неизбежным. Но случилось то, что случилось: Пётр действовал так, как мог действовать только он. Основные направления его реформаторской деятельности развивали тренды, проявившие себя ранее. И это снимает вопрос о том, нужны ли были реформы вообще — они уже шли. Но темп, широта и глубина этих реформ стали иными благодаря Северной войне, мощному катализатору преобразований. Оценку их результативности едва ли правильно давать в рамках петровского царствования — их значение раскрывается в исторической перспективе. Итогом реформ стало превращение России в европейскую державу модерного типа; они устранили наиболее зримые признаки несходства между нею и другими государствами Европы. Россия стала узнаваемой в системе модерных координат, по крайней мере, по четырём направлениям.

СЛАГАЕМЫЕ ОБНОВЛЕНИЯ

Одним из основных рефренов сочинений иностранцев о допетровской России был тезис о её непросвещённости. «Просвещённость» самих европейских народов варьировалась в зависимости от социального статуса, места проживания, региональной ситуации. Во всяком случае, уровень просвещённости, скажем, кастильского или фламандского крестьянства едва ли был принципиально выше, чем у их российских собратьев. Равно сомнительно и то, что парижские или венские обыватели сплошь засыпали с томиком Аристотеля под подушкой. Тем не менее, наличие сети образовательных и научных учреждений являлось не только важным конкурентным преимуществом и инструментом социокультурного развития, но и маркером «европейскости». Петровское просвещение решительно повернуло от латино-польской схоластики как модели организации образования¹³ к более актуальной, западноевропейской системе, ориентированной на развитие естественно-научного и прикладного знания и поощрение академических штудий. Развитие новых форм образования стало одним из важнейших этапов российской модернизации, а новые культурные навыки, поведенческие нормы имодели социальных отношений стали распространяться именно через образовательные каналы¹⁴. Заданное Петром направление создало основы формирования в России научного знания как такового. Просвещение как образовательная практика формировала в России Просвещение как образ жизни. В итоге XVIII век для России стал одновременно и веком Ренессанса, и веком Просвещения. Такого рода перемены немедленно породили миф о чудесном превращении «варварской Московии» в цивилизованную страну — благодаря гению её царя. Это представление стало одним из важнейших факторов формирования доброжелательного стереотипа о России и одним из каналов прямого диалога с учёными и политиками стран Запада.

Секуляризация и её последствия также были действенным инструментом превращения России в государство современного типа. Лишив Церковь политического влияния и интегрировав её потенциал в русло светской государственной политики, Пётр достиг (и с меньшими издержками) того, чего страны остальной Европы добились в результате длительного процесса Реформации и религиозных войн. Решив задачу заключения династических союзов с правящими католическими и протестантскими домами (причём на условиях принятия православия инославными супругами русских наследников и сохранения православия русскими принцессами, выдаваемыми замуж за границу), царь получил дополнительный ресурс укрепления международных позиций страны. Широко гарантированная свобода исповедания европейским выходцам, законодательно провозглашённая указом 1702 года и подкреплённая сохранением конфессиональных и политических прав немецкому населению отвоёванной у Швеции Остзее, не только позволила приобрести контингент квалифицированных специалистов, но и стала лучшим опровержением мифов о «чуждой» цивилизованному миру России.

Реорганизация вооружённых сил — одно из самых бесспорных достижений Петра. Строго говоря, именно военной реформе были подчинены государственная машина и экономический потенциал страны. Петровские войска стали школой администрирования, отработки техники нормативно-законодательного творчества и административного делопроизводства, действующей моделью идеальной общественной организации, устроенной в соответствии с идеями «регулярства» и служения «общественному благу»¹⁵. Управленческие новации, опробованные в войсках, применялись в сфере гражданского регулирования. Боеспособность петровских армии и флота были веским аргументом в продвижении интересов России на дипломатическом поприще и создании международных коалиций. Военные успехи послеполтавского периода Северной войны сформировали в западной стратегии Петра план использования ресурсов европейских государств второго плана — сближение с ними, выстраивание сепаратных союзов регионального масштаба. Так Россия всё больше вписывалась в контекст европейских альянсов, в том числе и таких, которые церемониально и юридически закрепляли значимое место страны в иерархии европейских держав¹⁶.

Реформы государственного управления считаются едва ли не самыми знаковыми в смысле разрыва с прежним «московским» администрированием. Тем не менее ещё дореволюционные российские историки отмечали тесную связь петровского административно-территориального деления и управления с дореформенными аналогами. Никаких целостных взглядов на реорганизацию системы управления у Петра не было. Поглощённый неудачно начатой войной, он требовал от государственного аппарата только поиска ресурсов и их эффективного распределения на военные нужды. В 1700-х — 1710-х годах система управления мало отличалась от прежней. Это проявлялось не только в том, что продолжали существовать старые приказы, но и в том, что новые учреждения — канцелярии, конторы, чрезвычайные хозяйственные, контрольно-надзорные и следственные органы — функционировали как личные поручения, решая ситуативные задачи. В режиме «ручного управления» они справлялись с текущими вопросами, но как система работали плохо, отличаясь от прежних учреждений разве что обилием заимствованной административной лексики, возросшим документооборотом и фискальной специализацией.

Герб, изображённый на штандарте Петра Великого

Есть основания считать, что гражданское управление в замыслах и действиях Петра в эти годы имело вспомогательный характер по отношению к реформе вооружённых сил. Лишь приблизительно с 1715 года у Петра сформировался взгляд на государство как правильно организованную систему со специализированным и унифицированным управлением, рациональным ведением хозяйства и столь же рационально организованным обществом. Сам он объявил о намерении привести в доброе состояние «земское управление» лишь в декабре 1718 года. С этого времени возможно говорить и о подлинных новациях в этой сфере, прежде всего — в деле концептуальной проработки взглядов на вопросы организации власти и общества на принципах европейского камерализма и обобщения опыта государственного строительства западных стран. Разумеется, на практике далеко не все петровские институты соответствовали нормам, заложенным в их уставах и регламентах. Но административные реформы Петра, при всей их концептуальной иллюзорности, определили перспективу государственного строительства и сплотили вокруг неё российские элиты на доброе столетие. Вестернизированный (структурно, концептуально и вербально) государственный аппарат также стал своеобразным маркером новой «европейскости» России.

***

Перемены петровской эпохи можно оценивать по-разному. Но их знаковый характер бесспорен. Участие в Северной войне стало стимулом тех устремлений «возвращения в Европу», которые были свойственны русской политической элите задолго до Петра. Победа в этой войне стала возможной не только благодаря пушкам. Если политика — искусство возможного, то Пётр показал, что владел этим искусством. Сам переход на общий с европейцами язык имел далеко идущие последствия. Отныне имперский статус России и её монарха подтверждался не декларируемым превосходством православия над иными христианскими конфессиями, не её пространствами и многочисленностью разноплемённых народов, а чем-то иным… Пытаясь определить содержание этой новой мотивации, исследователь справедливо обращает внимание на главный импульс, подвигнувший окружение Петра на «поднесение» ему титула императора и именования Великого и Отца Отечества и озвученный всё тем же канцлером Головкиным: царь своими «неусыпными трудами и руковождением» ввёл своих подданных «во общество политичных народов», вывел «из небытия в бытие»¹⁷.

Текст: Дмитрий Редин, доктор исторических наук,
Институт истории и археологии Уральского отделения РАН

Источник: Вестник «Воронцово поле» №4, за 2021 г.

14-27 марта празднование чудотворной иконы Богоматери Феодовской

в память об избрании в 1613г. Михаила Феодоровича Романова на царство

Пелена «Богоматерь Феодоровская», которая считается вкладом старицы Марфы, матери царя Михаила Федоровича, в Ипатьевский монастырь

великая национальная святыня - чудотворная икона Богоматери Феодоровская,Богоявленский собор Богоявленско-Анастасиева монастыря в г. Кострома 

Чудотворная Феодоровская икона Пресвятой Богородицы известна с XII века, когда она находилась в часовне близ старинного поволжского города Городца. Впоследствии здесь был основан мужской монастырь,именовавшийся Богородице-Феодоровским; чудотворный образ являлся главной святыней обители до 1239 года – когда монголо-татарские захватчики разорили и сожгли Городец, а икона исчезла из города.

По преданию, подтверждаемому исследованиями современных историков, в описываемое время Феодоровская икона стала моленным образом святого благоверного великого князя Александра Невского, и именно этой иконой в 1239 году великий князь Ярослав Всеволодович благословил своего сына – святого князя Александра – на брак с полоцкой княжной Параскевой. Вместе с благоверным князем Феодоровская икона путешествовала в Орду, где святой Александр отстаивал интересы Русской земли; этот образ Пресвятой Богородицы он брал с собой в военные походы; перед ликом Феодоровской иконы Божией Матери благоверный князь, приняв монашество, завершил свой жизненный путь.

Чудесное явление Феодоровской иконы в Костроме князю Василию Ярославичу, младшему брату святого Александра Невского, совершилось в конце 50-х – начале 60-х годов XIII столетия. Накануне явления, в день праздника Успения Пресвятой Богородицы, многие жители Костромы видели на улицах города воина с иконой Божией Матери на руках. В воине костромичи узнали святого великомученика Феодора Стратилата – по его иконописному изображению в соборном храме Костромы. На следующий день, 16 августа, по старому стилю, князь Василий Ярославич во время охоты увидел эту икону на ветвях дерева вблизи речки Запрудни. Обретенная святыня была торжественно принесена крестным ходом в Кострому и поставлена в соборном храме во имя великомученика Феодора Стратилата, после чего и стала именоваться Феодоровской.

В память явления чудотворной Феодоровской иконы было установлено празднование, совершаемое 16/29 августа и традиционно сопровождаемое в Костроме общегородским крестным ходом из кафедрального собора к храму Спаса-на-Запрудне, воздвигнутому на месте явления святыни. Эта традиция, насильственно прерванная в ХХ веке, возрождена в 1990 году.

14 марта, по старому стилю, 1613 года в костромском Свято-Троицком Ипатьевском мужском монастыре Михаил Феодорович Романов перед ликом чудотворной Феодоровской иконы принял избрание его Земским собором на престол государства Российского.

Посльство от Земского собора в Костромском монастыре - миниатюра 17в.

Это избрание было торжественно провозглашено в Успенском соборе Московского Кремля еще 21 февраля 1613г. В особой торжественной обстановке Михаил Романов был наречен "Царем и Великим Князем всей Русии". Волю Собора объявили на Красной площади всему народу, и тогда "все возопиша: Михаил Феодорович! Да будет Царь и Государь Московскому государству и всеа Русския держава". Как свидетельствуют видные историки исследователи этого периода истории Московского государства, "успеху Михаила Романова способствовало не только то, что он был ближайшим из оставшихся родственников царя Феодора Иоанновича, но и то, что он принадлежал к одному из наиболее славных и знаменитых боярских родов. Его представители были "вечными боярами" московских князей,"крепко стоящими" за них и никогда не предававшими. Многие из них пользовались большой симпатией и даже любовью у простых людей". (См. А. А. Преображенский и др. Первые Романовына Российском Престоле. М.  Русское слово. 2000, с. 44).  Однако, избрание Земского собора, не было принято матерью избранного царя инокиней Марфой Иоанновной. Это избрание она и ее сын встретили с недовольством. По летописным свидетельствам, посланцы собора, представлявшие все сословия земли Русской, много часов просили Михаила Феодоровича и его мать, великую инокиню Марфу Иоанновну, принять соборное определение; согласие было получено лишь после длительных и настойчивых просьб со стороны посольства и обращения возглавлявшего посольство архиепископа Рязанского и Муромского Феодорита, призвавшего юного Михаила и его родительницу преклониться перед волей Божией. Как сообщает член этого посольства и достоверный свидетель этих событий Авраамий Палицын, келарь Троице-Сергиева монастыря, "архиепископ Феодорит со всем Освященным собором и боярин Феодор Иоаннович, и весь царский синклит со многими слезами моляше Государыню на многие часы".

палата бояр Романовых в Ипатьевском монастыре, современный вид

Мать избранного на царства ее сына, после вразумлений и длительной мольбы, и осознания справедливости слов посольства, что нет иного выхода из новых кровопролитий и междоусобных распрей, как вступление избранного Земским собором Михаила Феодоровича на царский престол, приняла решение о благословении своего сына на царство. После этого "благовернаа Государыня инока марфа Ивановна многи слезы пред образом пречистыя излиа и вземлет благородного сына своего благовернаго и благочестиваго Великаго Государя Михаила Феодоровича, пред всеми со слезами рече: "Се тебе, о Богом Пресвятая Богородица, и в Твои пречитеи руце, Владычице, чадо свое предаю и, яко хочеши, устроиши ему полезная и всему православному христианьству". У чудотворного Феодоровского образа Пресвятой Богородицы Михаил Феодорович Романов принес обеты верности Отечеству, Православной Церкви и русскому народу. Со времени этого события, явившегося началом преодоления Великой смуты, Феодоровский образ Божией Матери и Свято-Троицкий Ипатьевский мужской монастырь града Костромы стали особо чтимыми святынями царственного дома Романовых, а в память о призвании Михаила Феодоровича на царство было установлено еще одно празднование иконе – 27 марта, по новому стилю.

прижизненный портрет царя Михаила Феодоровича

Со второй половины XVIII столетия многие члены Царской семьи, в том числе все Всероссийские императоры, начиная с Николая I, считали своим долгом посетить  Кострому – «колыбель дома Романовых» – и поклониться чудотворной Феодоровской иконе Пресвятой Богородицы. В 1913 году, в ходе общегосударственного празднования 300-летия дома Романовых, Кострому посетили святые Царственные страстотерпцы – последний Всероссийкий император Николай Александрович и его Августейшая семья.

посещение палаты бояр Романовых в Ипатьевском монастыре св. Царем мучеником Николаем II 1913г.

Особое почитание чудотворного образа Божией Матери династией Романовых нашло свое выражение в постройке в Царском Селе Феодоровского городка с храмом во имя чудотворной Феодоровской иконы Божией Матери, а также в том, что переходившие из инославия в православную веру невесты членов царской семьи брали себе отчество «Феодоровна». Один из списков с этой чудотворной иконы находился во время "крестных страданий" с последним Всероссийский Императором, святым царем-мучеников Николаем  II Александровичем и всей Августейшей Семьей.

выход Царской семьи из Феодоровского собора в Царском Селе после богослужения

 памятник святому царю-мученику у Феодоровского Государева собора в Царском селе (г. Пушкин)