Полоса «изъятія церковныхъ цѣнностей до Петрограда дошла довольно поздно: въ серединѣ марта 1922 года.

Главой Петроградской епархіи въ то время былъ Митрополитъ Веніаминъ. Избраніе его изъ викарныхъ епископовъ въ митрополиты состоялось лѣтомъ 1917 года при Временномъ Правительствѣ. Это, былъ кажется первый случай примѣненія демократическаго порядка избранія митрополита. Петроградское населеніе огромнымъ большинствомъ (въ томъ числѣ голосами почти всѣхъ рабочихъ) вотировало за владыку Веніамина. Оно давно его знало и было глубоко привязано къ нему за его доброту, доступность и неизмѣнно сердечное и отзывчивое отношеніе къ своей паствѣ и къ нуждамъ ея отдѣльныхъ членовъ.

Митрополитъ Веніаминъ, уже будучи въ этомъ санѣ, охотно отправлялся по этому зову для совершенія моленій и требъ въ самые отдаленные и бѣдные закоулки Петрограда. Рабочій, мастеровой людъ зачастую приглашалъ его для совершенія обряда крещенія, и онъ радостно приходилъ въ бѣдные кварталы, спускался въ подвалы — въ простой рясѣ, безъ всякихъ внѣшнихъ признаковъ своего высокаго сана. Пріемная его была постоянно переполнена — главнымъ образомъ простонародьемъ. Иногда онъ до поздняго вечера выслушивалъ обращавшихся къ нему, никого не отпуская безъ благостнаго совѣта, безъ теплаго утѣшенія, забывая о себѣ, о своемъ отдыхѣ, о пищѣ...

Митрополитъ не былъ, какъ говорится, «блестящимъ ораторомъ». Проповѣди его всегда были чрезвычайно просты, безъ всякихъ ораторскихъ пріемовъ, безъ нарочитой торжественности, но, въ то же время, онѣ были полны какой-то чарующей прелести. Именно, незамысловатость и огромная искренность проповѣдей Митрополита дѣлала ихъ доступными для самыхъ широкихъ слоевъ населенія, которое массами наполняло церковь, когда ожидалось служеніе Митрополита.

/с. 26/ Даже среди иновѣрцевъ и инородцевъ Митрополитъ пользовался глубокими симпатіями. Въ этой части населенія онъ имѣлъ не мало близкихъ личныхъ друзей, которые, несмотря на разницу вѣрованій, преклонялись передъ чистотой и кротостью его свѣтлой души и шли къ нему въ минуту тяжкую за совѣтомъ и духовнымъ утѣшеніемъ.

Если въ Россіи, въ это мрачное время, былъ человѣкъ абсолютно, искренне «аполитичнымъ», — то это былъ Митроп. Веніаминъ. Это настроеніе было въ немъ не вынужденнымъ, не результатомъ какой либо внутренней борьбы и душевныхъ преодолѣній. Нѣтъ. Его евангельски простая и возвышенная душа легко и естественно парила надъ всѣмъ временнымъ и условнымъ, надъ копошащимися гдѣ-то внизу политическими страстями и раздорами. Онъ былъ необыкновенно чутокъ къ бѣдамъ, утѣсненіямъ и переживаніямъ своей паствы, помогая всѣмъ, кому могъ и какъ умѣлъ, — въ случаѣ надобности просилъ, хлопоталъ... Его благородный духъ не видѣлъ въ этомъ никакого униженія, ни несогласованности съ его высокимъ саномъ. Но, въ тоже время, всякую «политику» онъ неумолимо отметалъ во всѣхъ своихъ дѣйствіяхъ, начинаніяхъ и бесѣдахъ, даже интимныхъ. Можно сказать, что этотъ элементъ для него просто не существовалъ. Всякія политическія стрѣлы просто скользили по нему, не вызывая никакой реакціи. Казалось, что въ этомъ отношеніи онъ весь закованъ въ сталь. Ни страха, ни разсчета здѣсь никакого не было (это доказало будущее). Митрополитъ лишь осуществлялъ на дѣлѣ то, что, въ отношеніи выполнимости, кажется (можетъ быть, съ большимъ основаніемъ) почти неразрѣшимымъ вопросомъ: евангельское исключеніе изъ религіозной жизни всякой политики; т. е., въ данномъ случаѣ, вопросовъ объ отношеніи къ совѣтской власти, къ ея представителямъ и т. д. Съ извѣстной точки зрѣнія, можетъ быть, это былъ недостатокъ, отвратъ отъ жизни, но таковъ фактъ, и тутъ ничего не подѣлаешь. Изъ духовнаго облика Митрополита нельзя выбросить эту черту, тѣмъ болѣе, что она очень характерна для его высшей степени цѣльной и монолитной психики.

Таковъ былъ тотъ, на долю котораго выпало, въ качествѣ главы Петроградской епархіи, столкнуться съ подступавшей все ближе волной изъятія церковныхъ цѣнностей, уже помутнѣвшей отъ пролитія крови...

Не трудно было предугадать, зная характеръ и душу Митрополита, какъ отнесется онъ къ изъятію. Въ этомъ вопросѣ для него не существовало колебаній ни на одну минуту. Самое главное — спасеніе гибнувшихъ братьевъ. Если можно хоть немногихъ, хоть единую душу живую, исторгнуть изъ объятій голодной смерти, — всѣ жертвы оправдываются.

/с. 27/ Митрополитъ, съ его дѣтской простотой вѣры, былъ большимъ любителемъ церковнаго благолѣпія. Для него, какъ для самаго примитивнаго вѣрующаго, священные предметы были окружены мистическимъ нимбомъ, но дальше онъ не шелъ. Силою своего проникновеннаго духа онъ отбрасывалъ въ сторону всѣ эти настроенія и чувствованія, въ его глазахъ совершенно невѣсомыя сравнительно съ предстоящей задачей спасенія людскихъ массъ. Въ этомъ отношеніи онъ шелъ дальше Патріарха, не встрѣчая никакихъ препятствій къ отдачѣ даже освященныхъ сосудовъ и т. п. — лишь бы исполнить свой христіанскій и человѣческій долгъ до самаго конца.

Но, на ряду съ этимъ, ему представлялось необходимымъ всячески стремиться къ тому, чтобы отдача церковнаго имущества носила, именно, характеръ вполнѣ добровольной выдачи «пожертвованія». Ему несомнѣнно претила самая процедура изъятія, которой предстояло имѣть видъ какого то сухого, казеннаго, принудительнаго акта, — отдачи нехотя, изъ подъ палки, подъ давленіемъ страха и угрозъ. Прежде всего, по мысли его, тутъ было бы явное противорѣчіе истинѣ и справедливости. Онъ былъ заранѣе увѣренъ или, по крайней мѣрѣ, питалъ надежду, что населеніе горячо и единодушно отзовется на его призывъ, что оно пожертвуетъ во славу Божію и во имя долга христіанскаго съ радостью все, что только можно. Для чего же прибѣгать, хотя бы только внѣшнимъ образомъ, къ насилію, — ненужному и оскорбительному для населенія — въ творимомъ имъ святомъ дѣлѣ.

Другая, вызываемая давленіемъ обстоятельствъ, необходимая предпосылка къ пожертвованію церковныхъ цѣнностей, должна была, по его мнѣнію, заключаться въ народномъ контролѣ надъ расходованіемъ всего пожертвованнаго. Въ основѣ всѣхъ происшедшихъ, до петроградскихъ изъятій, бунтовъ было не нежеланіе спасти какой бы то ни было цѣной погибающихъ отъ голода людей, — но глубокое недовѣріе къ ненавистной власти. Населеніе заранѣе было убѣждено, что, вторгаясь грубѣйшимъ образомъ въ сферу интимнѣйшихъ чувствъ вѣрующихъ, отнимая у нихъ то, что украшало храмы и богослуженія, — большевики, въ то же время, ни единаго гроша изъ отнятаго не передадутъ по объявленному назначенію. Удивляться такому, хотя бы и утрированному, недовѣрію — не приходится. Власть его вполнѣ заслужила.

На этой почвѣ могли возникнуть протесты и эксцессы и въ Петроградѣ, а, слѣдовательно, и неизбѣжныя кровавыя расправы. Предвидя это, Митрополитъ считалъ весьма цѣлесообразнымъ введеніе въ контроль представителей отъ вѣрующихъ.

Существовало, кромѣ того, для Митрополита еще одно пре/с. 28/пятствіе къ исполненію требованій власти (въ той рѣзкой формѣ, въ какой они предъявлялись), — препятствіе, которое, при извѣстной постановкѣ дѣла, для него было непреодолимымъ. Благословить насильственное изъятіе церковныхъ предметовъ онъ не могъ, ибо считалъ такое насиліе кощунствомъ. Если бы власть настаивала на принудительномъ характерѣ изъятія, то ему оставалось бы лишь отойти въ сторону, не скрывая своихъ воззрѣній, какъ православнаго іерарха, на насиліе въ данномъ случаѣ. Это, врядъ ли, содѣйствовало бы умиротворенію умовъ, какъ бы, въ то же время, Митрополитъ ни настаивалъ на необходимости пассивнаго, спокойнаго отношенія къ распоряженіямъ власти (а онъ это неоднократно говорилъ, проповѣдывалъ и циркулярно сообщалъ подчиненнымъ ему лицамъ).

Впрочемъ, даже благословеніе Митрополитомъ насильственнаго изъятія не измѣнило бы положения: въ результатѣ, получилась бы только потеря Митрополитомъ всего своего духовнаго авторитета и, слѣдовательно, предоставленіе полнаго произвола стихійному негодованію вѣрующихъ массъ...

Иное дѣло — благословить пожертвованіе. Дѣлая это, онъ только исполнилъ бы свой прямой пастырскій долгъ.

Суть тутъ не въ «формальныхъ нюансахъ». Большая разница была по существу. При согласіи власти на «пожертвованіе» и на «контроль», — отпадало основаніе къ недовѣрію со стороны массъ, и на первый планъ выступало возвышенное стремленіе помочь голодающимъ. Тогда народъ радостно (какъ предполагалъ Митрополитъ) отзовется на призывъ своего духовнаго водителя, тогда его пастырскій голосъ будетъ дѣйствительно авторитетнымъ, и все совершится мирно и благополучно.

Все это было, конечно, не столько «требованіями» или «условіями» (Митрополитъ отлично понималъ, что ни о какой борьбѣ и рѣчи быть не можетъ), — сколько пожеланіями, въ осуществимость которыхъ онъ вѣрилъ, — тѣмъ болѣе, что считалъ это выгоднымъ и для власти, которая, какъ представлялось его не искушенному политикой уму, должна была стремиться къ безболѣзненному проведенію изъятія. Вѣдь, что «изъятіе», что «пожертвованіе», разсуждалъ онъ, по существу — одно и тоже. Власть получитъ все то, что ей нужно. А, между тѣмъ, отъ того или иного внѣшняго подхода къ этому вопросу зависило мирное или кровавое разрѣшеніе такового.

Несомнѣнно, что ко всему указанному выше у Митрополита примѣшивались еще мечты, свойственныя его идеалистическому настроенію. Суровая дѣйствительность не мѣшала ему грезить о предстоящемъ чудномъ зрѣлищѣ. Ему представлялся всенародный /с. 29/ жертвенный подвигъ во всей его неописуемой внѣшней и внутренней красотѣ; ярко освѣщенные храмы, переполненные молящимися, огромный общій душевный подъемъ; трогательное умиленіе на всѣхъ лицахъ въ сознаніи величія совершаемаго... Церковь, въ лицѣ вѣрныхъ дѣтей своихъ, предводимая духовенствомъ, радостно отдающая все для спасенія братьевъ, пріемлющая съ готовностью внѣшнюю нищету ради духовнаго обогащенія... Въ результатѣ — не одолѣніе Церкви, а наоборотъ, неожиданная ея побѣда... Если такія мечтанія представляли тоже своего рода «политику» — то, надо признать, такую, которая, конечно, ничего общаго съ политикой земной не имѣла.

Всѣ эти прекрасныя грезы были, увы, безжалостно и вскорѣ растоптаны грядущими событіями... 
 

Петроградскій Совѣтъ, повидимому, недостаточно былъ посвященъ въ глубокіе политическіе разсчеты московскаго центра. Петроградская власть искренне считала, что единственная цѣль декретовъ объ изъятіи — это полученіе въ свое распоряженіе церковныхъ цѣнностей. Поэтому петроградскій совѣтъ, вначалѣ, въ этомъ вопросѣ держался примирительной политики. Онъ находилъ нужнымъ, не отступая, по существу, отъ декретовъ, стараться провести ихъ въ жизнь, по возможности, въ формѣ, не вызывающей осложненій. Совѣтъ учитывалъ извѣстное ему настроеніе массъ. Опасаясь эксцессовъ, онъ, казалось, льстилъ себя надеждой отличиться мирнымъ выполненіемъ декретовъ и, ради этого, готовъ былъ пойти на нѣкоторый компромиссъ.

Члены комиссіи Помгола (помощи голодающимъ) при Петроградскомъ Совѣтѣ начали «кампанію по изъятію» съ неоднократныхъ визитовъ въ Правленіе Общества Православныхъ Приходовъ. Придавая этому учрежденію большое значеніе (весьма преувеличенное), въ смыслѣ вліянія на вѣрующія массы, члены Помгола стремились, сообща съ Правленіемъ, выработать такой порядокъ отдачи цѣнностей, который былъ бы наиболѣе пріемлемымъ для этихъ массъ. Со своей стороны, Правленіе, оказавшееся неожиданно для самого себя, въ роли посредника между населеніемъ и властью, проявило весьма большую уступчивость. Оно еще болѣе, чѣмъ члены Помгола, боялось стихійныхъ безпорядковъ и кровавыхъ осложненій. Смягчить, насколько удастся, формы изъятія, не затрагивать, по возможности, религіозныхъ чувствъ населенія — къ этому сводились, въ сущности, всѣ пожеланія Правленія, и, въ этомъ отношеніи, въ началѣ оно встрѣтило извѣстный откликъ въ средѣ Помгола. Митрополитъ находился въ курсѣ переговоровъ.

/с. 30/ Наконецъ, 5-го марта 1922 г. Митрополитъ получилъ оффиціальное приглашеніе пожаловать на завтра въ Помголъ для участія въ выработкѣ порядка исполненія декретовъ о церковныхъ цѣнностяхъ. 6-го марта Митрополитъ явился въ Смольный въ сопровожденіи нѣсколькихъ лицъ (въ числѣ коихъ находился бывшій присяж. повѣрен. и юрисъ-консультъ Лавры — Иванъ Михайловичъ Ковшаговъ, впослѣдствіи убитый вмѣстѣ съ Митрополитомъ). Владыка представилъ комиссіи Помгола собственноручно имъ написанное и подписанное заявленіе. Въ этой бумагѣ, изложенной въ весьма корректномъ тонѣ, указывалось на то: а) что Церковь готова пожертвовать для спасенія голодающихъ все свое достояніе; б) что для успокоенія вѣрующихъ необходимо, однако, чтобы они сознавали жертвенный, добровольный характеръ этого акта; в) что для той же цѣли нужно, чтобы въ контролѣ надъ расходованіемъ церковныхъ цѣнностей участвовали представители отъ вѣрующихъ

Въ концѣ своего заявленія Владыка указывалъ, что, если, паче чаянія, изъятіе будетъ носить насильственный характеръ, то онъ благословить на это свою паству не можетъ. Наоборотъ, по пастырскому своему долгу, онъ долженъ будетъ осудить всякое активное содѣйствіе къ такому изъятію. При этомъ Митрополитъ ссылается на тутъ же процитированные имъ каноны.

Митрополитъ встрѣтилъ въ Помголѣ, какъ это удостовѣряется и въ обвинительномъ актѣ, самый благожелательный пріемъ. Выставленныя имъ предложенія даже не обсуждались детально, до такой степени они казались явно пріемлемыми. Общее настроеніе было настолько свѣтлымъ, что Митрополитъ всталъ, благословилъ всѣхъ и со слезами сказалъ, что, если такъ, то онъ собственными руками сниметъ ризу съ образа Казанской Богоматери и отдастъ ее на голодающихъ братьевъ.

На другой и на третій день въ разныхъ газетахъ (въ томъ числѣ московскихъ «Извѣстіяхъ») появились сообщенія о состоявшемся соглашеніи. Газетныя замѣтки были составлены въ тонѣ, благопріятномъ для Митрополита и, вообще для Петроградскаго духовенства, которое, дескать, обнаружило искреннее желаніе выполнить свой гражданскій долгъ и т. д.

Но, увы, вся эта иллюзія соглашенія оказалась весьма быстротечной. Московскій центръ, повидимому, остался недоволеиъ петроградскимъ совѣтомъ, не уразумѣвшимъ истинныхъ цѣлей похода «пролетаріата» на церковныя цѣнности. Перспектива изъятія по добровольному соглашенію съ духовенствомъ, пожалуй, увеличила бы престижъ послѣдняго, что вовсе не улыбалось московскимъ политикамъ. Не соглашеніе, а расколъ, не примиреніе, а война. Таковъ былъ лозунгъ, о которомъ не догадался недальновидный петроградскій Помгол.

/с. 31/ Надо думать, что петроградскому совѣту было сдѣлано соотвѣтствующее разъясненіе или внушеніе, и, когда уполномоченные Митрополита явились, какъ было условлено, черезъ нѣсколько дней въ Помгол, чтобы поговорить о нѣкоторыхъ деталяхъ соглашенія, то они встрѣтили уже другое настроеніе и даже другихъ представителей Помгола. Посланцамъ Митрополита было весьма сухо объявлено, что ни о какихъ «пожертвованіяхъ», ни о какомъ участіи представителей вѣрующихъ въ контролѣ — не можетъ быть и рѣчи. Церковныя цѣнности будутъ изъяты въ формальномъ порядкѣ. Остается условиться лишь о днѣ и часѣ, когда духовенство должно будетъ сдать власти «принадлежащее государству» имущество. Представители Митрополита заявили, что они не уполномочены на этой почвѣ вести переговоры, и удалились.

Легко понять, какъ глубоко былъ потрясенъ Митрополитъ докладомъ своихъ представителей. Было ясно, что всѣ его планы и надежды рушились. Однако, онъ не могъ такъ легко разстаться съ тѣмъ, что уже считалъ достигнутымъ. Онъ отправилъ въ Помгол вторичное письменное заявленіе, въ которомъ ссылался на состоявшееся уже соглашеніе и вновь перечислялъ свои предложенія, настаивая на нихъ и указывая, что, внѣ этого порядка дѣйствій, онъ не видитъ возможности не только способствовать умиротворенію массъ, но даже благословить вѣрующихъ на какое либо содѣйствіе изъятію. На это заявленіе никакого отвѣта не послѣдовало. Всякіе переговоры были прекращены. Чувствовалось приближеніе какой-то грозы. Между тѣмъ, кое гдѣ въ Петроградѣ уже начались описи и изъятія, — по преимуществу въ небольшихъ церквахъ. Особо острыхъ столкновеній, однако, не было. Вокрутъ церквей собирались, обыкновенно, толпы народа, онѣ негодовали, роптали, кричали по адресу членовъ совѣтскихъ комиссій и «измѣнниковъ»-священниковъ бранныя слова; изрѣдка имѣли мѣсто оскорбленія дѣйствіемъ, наносили побои агентамъ милиціи, бросали камнями въ членовъ комиссіи, но, все таки ничего особого серьезнаго не случилось. Самыя «возмущенія» не выходили за предѣлы обычныхъ нарушеній общественной тишины и порядка, которыя, въ прежнее время, были бы подсудны мировому суду. Въ данномъ случаѣ, власти тоже, повидимому, не думали пока о муссированіи этихъ событій. Составлялись протоколы, которые направлялись «по подсудности» въ народные суды; этимъ ограничивалось.

Но въ ближайшіе дни предстояло изъятіе цѣнностей изъ главнѣйшихъ храмовъ. Многое заставляло думать, что тутъ не обойдется такъ благополучно. Власти подготовляли какія то особыя мѣры. Населеніе глухо волновалось.

/с. 32/

Въ эти же дни произошли событія, оказавшія рѣшительное и неожиданное вліяніе не только на изъятіе цѣнностей и на судьбу Митрополита, но и на положеніе всей Русской Церкви. Событія эти послужили тѣмъ зародышемъ, изъ котораго въ ближайшія недѣли выросла такъ называемая, «живая церковь».

Въ тѣ дни никто еще не предвидѣлъ возникновенія раскола среди духовенства. Наблюдались, конечно, разногласія, чувствовалось, что среди духовенства есть элементы авантюрнаго характера, склонные передаться на сторону власти, но они казались слабыми и невліятельными, что серьезнаго значенія имъ не придавали. Наоборотъ, казалось, что преслѣдованія со стороны власти объединили духовенство, и что отдѣльныя выступленія какихъ бы то ни было группъ немыслимы. Да и повода къ этому не было. Духовенство держало себя пассивно, — если угодно, даже «лойяльно». Для раскола, нуженъ былъ, если не поводъ, то предлогъ, и, притомъ, демагогическаго характера.

Этотъ предлогъ былъ найденъ, не безъ усиленнаго подстрекательства, разумѣется, со стороны большевиковъ. Наступившая заминка, послѣ сорваннаго соглашенія по вопросу объ изъятіи, давала возможность фрондирующей, недовольной части духовенства выступить подъ флагомъ необходнмости въ безотлагательной помощи голодающимъ.

24-го марта 1922 года въ петроградской «Правдѣ» появилось письмо за подписью 12 лицъ, среди которыхъ мы находимъ большую часть будущихъ столповъ «живой церкви», священниковъ: Красницкаго, Введенскаго, Бѣлкова, Боярскаго и другихъ. Авторы письма рѣшительно отмежевывались отъ прочаго духовенства, укоряли его въ контръ-революціонности, въ игрѣ въ политику въ народномъ голодѣ, требовали немедленной и безусловной отдачи совѣтской власти всѣхъ церковныхъ цѣнностей и т. д. Надо, однако, сказать, что, несмотря на вызывающій тонъ письма, авторы его не могли не признать (такова была сила правды), что слѣдовало бы, все таки, во избѣжаніе оскорбленія религіозныхъ чувствъ православнаго населенія, чтобы въ контролѣ участвовали представители вѣрующихъ. Нужно также замѣтить, что въ числѣ подписавшихъ были лица, просто, не дальновидныя, увлеченныя своими товарищами-политиканами и впослѣдствіи глубоко раскаивавшіеся въ подписаніи означеннаго письма.

Власть торжествовала. Расколъ былъ налицо. Нужно было только всячески его раздувать и углублять, а на это большевики мастера.

/с. 33/ Петроградское духовенство было невѣроятно поражено и возмущено письмомъ 12-ти, въ которомъ оно совершенно основательно усматривало всѣ признаки политическаго доноса. На состоявшемся многолюдномъ собраніи духовенства, авторамъ письма пришлось выдержать жестокій натискъ. Главнымъ защитникомъ выступленія 12-ти былъ Введенскій, произнесшій рѣчь чрезвычайно наглую и угрожающую. Ясно было, что онъ уже чувствуетъ за собой могущественную «заручку» и на нее уповаетъ.

Митрополитъ, со свойственной ему кротостью, прекратилъ эту угнетающую сцену и постарался утишить разбушевавшіяся страсти. Для него самое главное сводилось къ тому, чтобы предотвратить кровавыя столкновенія между вѣрующими и агентами власти. Медлить нельзя было. Положеніе становилось все болѣе напряженнымъ. Было рѣшено вступить въ новые переговоры съ властью и, по настоянію Митрополита, задача эта была возложена на Введенскаго и Боярскаго, какъ на лицъ, перешедшихъ на положеніе благопріятствуемыхъ властью.

Послѣдствія оправдали этотъ выборъ. Новые посланцы быстро уладили дѣло. Между Митрополитомъ и петроградскимъ совѣтомъ состоялось формальное соглашеніе, изложенное въ рядѣ пунктовъ и напечатанное въ «Правдѣ» въ началѣ апрѣля. Кое-какихъ уступокъ отъ власти, все таки, удалось добиться. Самое существенное было то, что вѣрующимъ предоставлялось замѣнять подлежащіе изъятію церковные предметы другимъ равноцѣннымъ имуществомъ. Митрополитъ, со своей стороны, обязался обратиться къ вѣрующимъ съ соотвѣтствующимъ воззваніемъ, которое и было напечатано въ томъ же номерѣ газеты. Въ этомъ воззваніи Владыка, не отступая отъ своей принципіальной точки зрѣнія, умолялъ вѣрующихъ не сопротивляться, даже въ случаѣ примѣненія насильственнаго способа изъятія, и подчиниться силѣ.

Казалось бы, съ этого момента, всѣ споры и недоразумѣнія на зтой почвѣ между духовенствомъ и властью слѣдовало считать законченными. Изъятіе продолжалось съ большой интенсивностью. Серьезныхъ препятствій дѣйствія власти, по прежнему, не встрѣчали, если не считать отдѣльныхъ случаевъ народныхъ скопленій, оскорбленій агентовъ власти и т. п. сравнительныхъ мелочей. Въ концѣ концовъ, изъятіе было произведено всюду съ такимъ успѣхомъ, что самъ глава мѣстной милиціи вынужденъ былъ констатировать въ оффиціальномъ донесеніи, блестящее и сравнительно вполнѣ спокойное проведеніе кампаніи (само собою разумѣется, что это донесеніе было сдѣлано тогда, когда возбужденіе дѣла противъ Митрополита еще не предвидѣлось).

Но грянулъ громъ съ совершенно другой стороны.

/с. 34/

Введенскій, Бѣлковъ, Красницкій (выдвинувшіеся скоро впередъ, какъ фактическій глава и организаторъ живо-церковнаго движенія) и, иже съ ними, не могли и не желали останавливаться на сдѣланномъ имъ шагѣ. Благодаря содѣйствію и подстрекательству сов. власти, передъ ними открывалась новая грандіозная перспектива: захватить въ свои руки церковную власть и пользоваться ею по своему усмотрѣнію, подъ крылышкомъ благосклоннаго большевистскаго правительства.

Въ началѣ мая въ Петроградѣ разнеслась вѣсть о церковномъ переворотѣ, произведенномъ означенной группой, объ устраненіи патріарха Тихона отъ власти и т. д. Точныхъ свѣдѣній еще никто, впрочемъ, не имѣлъ.

Введенскій, явившійся послѣ переворота изъ Москвы въ Петроградъ къ Митрополиту, заявилъ ему объ образованіи новаго верховнаго церковнаго управленія и о назначеніи его, Введенскаго, делегатомъ отъ этого управленія по Петроградской епархіи.

Въ отвѣтъ на это со стороны Митрополита послѣдовалъ шагъ, котораго, вѣроятно, никто не ожидалъ, памятуя удивительную душевную мягкость и кротость Владыки. Но, всему есть предѣлы, Митрополитъ могъ проявить величайшую уступчивость, пока рѣчь шла только о церковныхъ цѣнностяхъ. Цѣль изъятія и, съ другой стороны, опасность, угрожавшая вѣрующимъ, оправдывали такую линію поведенія. Теперь, лицомъ къ лицу съ однимъ изъ узурпаторовъ церковной власти, Митрополитъ не только разумомъ, но всѣмъ инстинктомъ искренне и глубоко вѣрующаго христіанина сразу понялъ, что дѣло идетъ уже не объ «освященныхъ сосудахъ». Волна мятежа подступаетъ уже къ самой Церкви. Въ этотъ роковой моментъ онъ осозналъ свою огромную отвѣтственность и властно заявилъ Введенскому: «Нѣтъ, на это я не пойду».

Но Митрополитъ этимъ не ограничился.

На другой же день состоялось постановленіе Владыки, по смыслу котораго Введенскій былъ объявленъ находящимся «внѣ Православной Церкви», — съ указаніемъ всѣхъ мотивовъ этого постановленія. Впрочемъ, кротость Владыки сказалась и тутъ. Въ постановленіи былъ указанъ его временный характеръ, — «пока Введенскій не признаетъ своего заблужденія и не откажется отъ него».

Постановленіе, напечатанное немедленно въ совѣтскихъ газетахъ, вызвало изумленіе и ярость со стороны большевиковъ. Въ первую минуту озлобленіе было такъ велико, что большевики совсѣмъ забыли о неоднократно провозглашенномъ ими принципѣ «невмѣшательства» въ церковную жизнь. Заголовки газетъ запе/с. 35/стрѣли истерическими аншлагами вродѣ того, что «митрополитъ Веніаминъ осмѣлился отлучить отъ Церкви священника Введенскаго. Мечъ пролетаріата тяжело обрушится на голову Митрополита». Нечего и говорить, что всѣ эти бѣшенные выкрики выдавали, окончательно и оффиціально, закулисное доселѣ участіе большевиковъ въ живоцерковной интригѣ (о чемъ, впрочемъ, всѣ и безъ того догадывались).

Однако, послѣ бѣшенныхъ атакъ первыхъ дней, наступило нѣкоторое раздумье. Обаяніе Митрополита среди вѣрующихъ было очень велико. Отлученіе Введенскаго не могло не произвести на нихъ огромнаго впечатлѣнія. Физически уничтожить Митрополита было нетрудно, но возвѣщенное имъ постановленіе пережило бы его и могло создать серьезныя послѣдствія, угрожавшія въ зародышѣ раздавить новую «революціонную церковь». Рѣшили, поэтому, испробовать другой путь — путь угрозъ и компромиссовъ.

Черезъ нѣсколько дней послѣ отлученія къ Митрополиту явился Введенскій въ сопровожденіи бывшаго предсѣдателя петроградской ЧЕК'и, а затѣмъ петроградскаго коменданта Бакаева, который съ этой должностью совмѣщалъ должность чего то вродѣ «оберъ прокурора» при вновь образовавшемся «революціонномъ епархіальномъ управленіи». Введенскій и Бакаевъ предъявили Митрополиту ультиматумъ. Либо онъ отмѣнитъ свое постановленіе о Введенскомъ, либо противъ него и ряда духовныхъ лицъ будетъ — на почвѣ изъятія церковныхъ цѣнностей — созданъ процессъ, въ результатѣ котораго погибнутъ и онъ, и наиболѣе близкія ему лица.

Митрополитъ спокойно выслушалъ предложеніе и отвѣтилъ немедленнымъ и категорическимъ отказомъ. Введенскій и Бакаевъ удалились, осыпавъ Митрополита рядомъ яростныхъ угрозъ.

Митрополитъ ясно понималъ, что эти угрозы не тщетны, и что съ того момента, какъ онъ сталъ поперекъ дороги власти въ ея начинаніяхъ, по поводу образованія революціонной церкви, — онъ обреченъ на смерть. Но сойти съ избраннаго имъ пути онъ не могъ и не желалъ.

Предчувствуя, что черезъ короткое время ему придется вступить на свой многострадальный путь, онъ приготовился къ ожидавшей его участи, отдалъ наиболѣе важныя распоряженія по епархіи, повидался со своими друзьями и простился съ ними.

Предчувствія не обманули Митрополита. Черезъ нѣсколько дней вернувшись откуда-то въ лавру, онъ засталъ у себя «гостей»: слѣдователя, многочисленныхъ агентовъ ЧЕК'и и стражу. У него произвели долгій, тщательный и, понятно, безрезультатный обыскъ. Затѣмъ ему было объявлено, что противъ него и другихъ лицъ /с. 36/ возбуждено дѣло о сопротивленіи изъятію церковныхъ цѣнностей, и что онъ будетъ находится подъ домашнимъ арестомъ. Этотъ льготный арестъ продолжался недолго, — 2 или 3 дня, по истеченіи которыхъ Митрополита увезли въ домъ предварительнаго заключенія, гдѣ онъ находился все дальнѣйшее время до своей мученической кончины. 
 

Дѣло покатилось по заранѣе уготовленнымъ рельсамъ совѣтскаго правосудія.

Кромѣ Митрополита къ дѣлу привлечены были: большинство членовъ правленія общества православныхъ приходовъ, настоятели нѣкоторыхъ церквей, члены разныхъ причтовъ и, просто, люди, попавшіеся во время уличныхъ безпорядковъ при изъятіи цѣнностей, — всего 86 человѣкъ, большинство которыхъ было посажено подъ стражу.

Этотъ монстръ-процессъ возбудилъ огромное волненіе въ городѣ. Много сотенъ лицъ — семьи обвиняемыхъ, ихъ друзья — стали судорожно метаться по всему городу, хлопоча объ освобожденіи заключенныхъ и спѣша запастись защитниками.

Надлежало въ первую очередь, разрѣшить крайне важный вопросъ о защитѣ самого Митрополита. Существовавшая тогда еще легальная организація Краснаго Креста (имѣвшая цѣлью помогать политическимъ заключеннымъ) и разные другіе общественные кружки и организаціи, считали желательнымъ, чтобы защиту Митрополита взялъ на себя бывшій прис. повѣренный Я. С. Гуровичъ, который съ момента прихода большевиковъ къ власти, оставилъ адвокатуру и никогда въ совѣтскихъ судахъ не выступалъ. Было ясно, тѣмъ не менѣе, что такое отношеніе Гуровича къ совѣтской юстиціи не могло быть примѣнено къ данному дѣлу, въ виду его крупнаго историческаго значенія для русской церкви и страны. Такъ смотрѣлъ на этотъ вопросъ и самъ Гуровичъ, просившій, однако, обсудить другое тактическое препятствіе, вытекавшее изъ его еврейскаго происхожденія. Защита Митрополита, несомнѣнно, весьма тяжелая и отвѣтственная задача. Въ такомъ дѣлѣ, и при такой обстановкѣ, возможны, со стороны защиты, промахи и неудачи, отъ которыхъ никто не застрахованъ. Но, если онѣ постигнутъ чисто русскаго человѣка, никто его въ нихъ не упрекнетъ, тогда какъ еврей защитникъ, при всей его добросовѣстности, можетъ сдѣлаться мишенью для нападокъ со стороны группъ и лицъ, антисемитически настроенныхъ.

Всѣ эти переговоры и сомнѣнія были разрѣшены неожиданно быстро тѣмъ, что самъ Митрополитъ обратился изъ своего заточе/с. 37/нія къ Гуровичу съ просьбой взять въ свои руки его защиту, не колеблясь и не сомнѣваясь, ибо онъ, владыка, ему безусловно довѣряетъ. Всѣ вопросы были исчерпаны этимъ заявленіемъ, и Гуровичъ немедленно принялъ на себя защиту.

Дѣло началось въ субботу 10 іюня 1922 года.

Засѣданія петроградскаго революціоннаго трибунала происходили въ залѣ филармоніи (бывшемъ Дворянскомъ Собраніи), на углу Михайловской и Итальянской улицъ.

Въ этотъ день, съ ранняго утра, густая толпа народа запрудила Михайловскую и Итальянскую улицы, а также прилегавшую къ послѣдней часть Невскаго проспекта. Нѣсколько десятковъ тысячъ человѣкъ стояли здѣсь въ теченіи ряда часовъ въ ожиданіи доставленія подсудимыхъ, въ особенности же Митрополита, въ трибуналъ. Стояли недвижимо, въ благоговѣйной тишинѣ. Милиція не рѣшалась разогнать это странное молчаливое сборище: слишкомъ уже оно импонировало. Наконецъ показалась карета, въ которой везли Митрополита подъ эскортомъ конныхъ стражниковъ. Толпа загудѣла, почти всѣ опустились на колѣни и запѣли: «Спаси, Господи, люди твоя». Митрополитъ благословлялъ народъ изъ окна кареты; почти у всѣхъ на глазахъ были слезы. 
 

Прежде чѣмъ приступить къ краткому изложенію самого процесса, мы считаемъ не лишнимъ охарактеризовать главныхъ дѣйствующихъ лицъ въ немъ.

Характеристика Митрополита нами уже дана. Какимъ онъ былъ на митрополичьей каѳедрѣ, такимъ сѣлъ и на роковую скамью большевистскаго суда, — простой, спокойный, благостный. Само собой понятно, что онъ былъ центромъ всего громаднаго процесса. На немъ сосредотачивалось все вниманіе и враговъ, и обожавшей его вѣрующей массы, заполнявшей, поскольку ее допускали, залъ засѣданія, и прочей публики, не вѣрующей или инако вѣрующей, но относившейся, въ общемъ, въ теченіе всего процесса, къ Митрополиту съ исключительнымъ сочувствіемъ, какъ къ явной и заранѣе обреченной жертвѣ большевиковъ (изъ этого числа мы исключаемъ тѣхъ «посѣтителей» — красноармейцевъ, представителей завкомовъ и коммунистическихъ ячеекъ — которые направлялись предусмотрительно властью въ большомъ количествѣ «по нарядамъ» въ трибуналъ для того, чтобы создать соотвѣтствующее видамъ власти настроеніе).

Другая замѣчательная личность въ процессѣ, вслѣдъ за Митрополитомъ, обращавшая на себя значительное вниманіе, это архимандритъ Сергій (въ мірѣ бывшій членъ Государственной Думы /с. 38/ В. П. Шеинъ). Большое сходство и, въ то же время, яркій контрастъ с Митрополитомъ. Сходство — въ глубокой вѣрѣ и готовности за нее пострадать; разница — въ характерахъ и въ темпераментахъ. Митрополитъ не боялся смерти, онъ и не искалъ ее: онъ спокойно шелъ на встрѣчу ожидавшей его участи, отдавшись на волю Божію. О. Сергій, какъ бы, желалъ «пострадать за вѣру». Отсюда его пламенныя, вдохновенныя рѣчи на судѣ, отличавшіяся отъ спокойныхъ и сжатыхъ объясненій и отвѣтовъ Владыки на судѣ. Старый политическій боецъ чувствовался еще въ отцѣ Сергіи. Нѣчто, безконечно возвышавшееся надъ политикой, проницало всю личность Митрополита. Мученикъ первыхъ вѣковъ христіанства, въ мученіяхъ радостно-торжествующій надъ изумленными палачами и — благостный, спокойный, живущій вдали отъ міра, весь въ созерцаніи и молитвѣ, святой отшельникъ той же эпохи — воплощеніемъ такихъ двухъ образовъ сѣдой старины казались отецъ Сергій и Митрополитъ.

Предсѣдатель Правленія О-ва объединенныхъ петроградскихъ православныхъ приходовъ, профессоръ Петроградскаго Университета Ю. Л. Новицкій — спокойный, ясный и твердый въ своихъ объясненіяхъ и бывш. присяж. повѣр. И. М. Ковшаровъ, заранѣе покорившійся своей участи, смѣло глядѣвшій въ лицо своимъ «судьямъ» и не скупившійся на полные горькаго сарказма выпады — таковы остальныя двѣ жертвы изъ тѣхъ четырехъ, которыя были обречены на смерть ради вящаго торжества совѣтской власти и укрѣпленія нарождавшейся «Живой церкви»...

Кромѣ Митрополита, были привлечены къ дѣлу: епископъ Венедиктъ, настоятели почти всѣхъ главныхъ петроградскихъ соборовъ, профессора Духовной Академіи, Богословскаго института и университета, студенты и т. д. Остальная (большая) часть подсудимыхъ состояла изъ людей «разнаго чина и званія», болѣе или менѣе случайно захваченныхъ неводомъ милиціи при уличныхъ безпорядкахъ во время изъятій. Тутъ были женщины, старики и подростки; былъ какой-то карликъ съ пронзительнымъ голосомъ, вносившій комическую ноту въ тяжелыя переживанія процесса; была фельдшерица, обвинявшаяся въ «контръ-революціонной» истерикѣ, въ которую она впала, находясь въ церкви во время нашествія совѣтской комиссіи; былъ даже какой-то персъ, чистильщикъ сапогъ, магометанинъ, не понимавшій, какъ оказалось, по русски, — все же привлеченный за «сопротивленіе изъятію церковныхъ цѣнностей», — и т. д... Словомъ, эта часть подсудимыхъ представляла собон обыкновенный, весьма случайный по составу, осколокъ пестрой уличной толпы... Очевидно было, что никто и /с. 39/ не думалъ дѣлать сколько-нибудь тщательный отборъ подсудимыхъ. Некогда было...

Залъ засѣданія огроменъ; онъ вмѣщаетъ, считая съ хорами, около 2500-3000 человѣкъ. И, тѣмъ не менѣе, во время процесса, онъ всегда былъ переполненъ. Можно сказать, что за нѣсколько недѣль разбора дѣла, значительная часть петроградскаго населенія прошла черезъ этотъ залъ. Ничто не останавливало притока публики: ни утомительная подчасъ монотонность судебнаго слѣдствія, ни облава, устроенная на второй же день процесса передъ зданіемъ филармоніи и захватившая нѣсколько сотъ человѣкъ (изъ публики, ожидавшей открытія засѣданія), которые оставались арестованными вплоть до самаго окончанія дѣла, — ни, наконецъ, риски и опасности, ожидавшіе публику въ самомъ залѣ.

Здѣсь неоднократно производились аресты — лицъ, якобы, манифестировавшихъ въ пользу подсудимыхъ (демонстраціи въ пользу обвиненія встрѣчались, понятно, очень благосклонно). Хозяевами въ залѣ были, собственно, «командированные» посѣтители. Ихъ всегда было очень много. Остальная публика сидѣла, обыкновенно, молчаливая, приниженная, только тоскливыми лицами, да не всегда сдерживаемыми слезами, выдавая свое глубокое затаенное волненіе.

«Введите подсудимыхъ», — распорядился предсѣдатель.

Среди мертвой тишины изъ самаго отдаленнаго угла зала показалась процессія. Впереди шелъ Митрополитъ, въ своемъ облаченіи, съ посохомъ въ рукѣ. За нимъ — епископъ Венедиктъ. Далѣе — прочія духовныя лица, а за ними остальные подсудимые.

Публика, завидѣвъ Митрополита, встала. Митрополитъ благословилъ присутствовавшихъ и сѣлъ.

Начался безконечно утомительный формальный опросъ подсудимыхъ (имена, фамиліи, возрастъ, судимость и т. д.), занявшій весь день.

Къ чтенію обвинительнаго акта было приступлено лишь въ понедѣльникъ, 12 іюня.

Какимъ образомъ большевики создали обвиненіе противъ Митрополита и др. обвиняемыхъ. Очень просто. Въ ихъ распоряженіи были десятки отдѣльныхъ производствъ, возникшихъ по поводу отдѣльныхъ же эпизодовъ, имѣвшихъ мѣсто при изъятіи цѣнностей въ разныхъ петроградскихъ церквахъ и въ различное время. По возникновеніи надобности въ созданіи даннаго дѣла — всѣ эти производства «сшили» въ единое цѣлое (въ переплетномъ смыслѣ), и всѣ событія, въ нихъ изложенныя, были объявлены результатомъ злонамѣреннаго подстрекательства со стороны «преступнаго общества», состоявшаго изъ Митрополита и др. лицъ, — /с. 40/ главнымъ образомъ, членовъ Правленія О-ва петроградскихъ православныхъ приходовъ.

Обвинительной формулой Митрополиту вмѣнялось въ вину то, а) что онъ вступилъ въ сношенія и переговоры съ сов. властью въ Петроградѣ, имѣвшее цѣлью добиться аннулированія или смягченія декретовъ объ изъятіи церковныхъ цѣнностей, б) что онъ и его сообщники находились при этомъ въ сговорѣ со всемірной буржуазіей и в) что, какъ средство для возбужденія вѣрующихъ противъ сов. власти, тѣ-же обвиняемые избрали... распространеніе среди населенія копій заявленій (указанныхъ выше), Митрополита въ Комиссію Помгола.

Эта формулировка сама за себя говоритъ. Достаточно обратить вниманіе на то, что объявляется преступнымъ фактъ вступленія въ переговоры съ сов. властью, — переговоры, къ тому же возникшіе по ея же иниціативѣ и закончившіеся соглашеніемъ.

По оглашеніи обв. акта трибуналъ перешелъ къ допросу подсудимыхъ по существу предъявленнаго къ нимъ обвиненія.

Первымъ былъ подвергнутъ допросу Митрополитъ.

Въ теченіи ряда часовъ (12 и 13 іюня) обвинители и судьи осыпали его вопросами, на которые онъ, абсолютно не волнуясь и ни на мигъ не теряясь, давалъ своимъ яснымъ, спокойнымъ голосомъ короткіе, категорическіе, исчерпывающіе и не допускающіе разнотолкованія отвѣты.

Допросъ Митрополита велся, главнымъ образомъ, въ трехъ направленіяхъ: а) въ отношеніи Митрополита къ постановленіямъ Карловацкаго Собора (объ этихъ постановленіяхъ, вообще, говорилось въ процессѣ очень много, — едва ли не больше, чѣмъ о самомъ изъятіи); б) объ отношеніи Митрополита къ декретамъ объ изъятіи церковныхъ цѣнностей и в) объ упомянутыхъ выше двухъ заявленіяхъ Митрополита въ Помгол.

По первому вопросу Митрополитъ отвѣтилъ, что постановленія Карловацкаго Собора ему неизвѣстны, — ни оффиціально, ни приватно.

По второму вопросу Митрополитъ заявилъ, что онъ считалъ и считаетъ необходимымъ отдать всѣ церковныя цѣнности для спасенія голодающихъ. Но онъ не могъ и не можетъ благословить такой способъ изъятія цѣнностей, который, съ точки зрѣнія всякаго христіанина, является очевиднымъ кощунствомъ.

Но центръ тяжести — въ отношеніи личной отвѣтственности Митрополита — заключался въ 3-мъ вопросѣ. Отъ него домогались неустанно указаній — путемъ разнообразнѣйшихъ и коварнѣйшихъ вопросовъ — кто, въ дѣйствительности, былъ вдохновителемъ или редакторомъ заявленій, поданныхъ въ Помгол. Ему весьма прозрач/с. 41/но внушалось, что назови онъ «редакторовъ» или даже отрекись только отъ содержанія своихъ заявленій, — и онъ будетъ спасенъ.

Мы склонны думать, что эти соблазнительныя внушенія были, въ извѣстной степени, искренними. Большевики отнюдь не стремились во что бы то ни стало убить Митрополита. Они даже навѣрно предпочли бы уничтожить его морально. Митрополитъ, разстрѣлянный за стойкость своихъ убѣжденій, — это имѣло-бы свои «неудобства». Наоборотъ, Митрополитъ, раскаявшійся, приведенный къ повиновенію, униженный, морально развѣнчанный и «милостиво» пощаженный — такой результатъ былъ бы гораздо заманчивѣе и для сов. власти, и, тѣмъ паче, для стоявшей за ея спиною въ этомъ дѣлѣ «живой церкви».

Это было настолько очевидно, что и участники процесса, и даже публика какъ то особенно настораживались каждый разъ, когда Митрополиту предлагались вопросы по этому предмету. Что сов. власть ведетъ здѣсь «игру» на жизнь или смерть, — это сквозило и въ тонѣ, и въ редакціи вопросовъ. Но, увы, въ этой игрѣ у сов. власти не оказалось партнера. Митрополитъ, какъ бы не замѣчалъ протягиваемыхъ ему «спасательныхъ круговъ» и, глядя лрямо въ лицо трибуналу, твердо и неизмѣнно отвѣчалъ: «я одинъ, совершенно самостоятельно, обдумалъ, написалъ и отправилъ свои заявленія. Да, впрочемъ, я и не потерпѣлъ бы ничьего вмѣшательства въ рѣшеніе такихъ вопросовъ, которые подлежали, исключительно, моему вѣдѣнію, какъ архипастыря». При этихъ отвѣтахъ въ голосѣ Митрополита замѣчался даже нѣкоторый оттѣнокъ властности, — вообще, ему совершенно несвойственный.

Послѣ этого — для него лично все было кончено. Предстоявшая ему участь окончательно опредѣлилась. Всѣмъ присутствующимъ было ясно величіе души этого человѣка, который своей монашеской рясой, своимъ собственнымъ тѣломъ закрылъ отъ большевиковъ своихъ товарищей по несчастью.

Митрополиту было объявлено, что допросъ его оконченъ. Съ тѣмъ же невозмутимымъ спокойствіемъ, со свѣтлой улыбкой на устахъ, Митрополитъ, среди вздоховъ и сдержанныхъ рыданій въ публикѣ, — возвратился на свое мѣсто.

Нужно отмѣтить, что одинъ лишь обвинитель Смирновъ пробовалъ (въ началѣ допроса) держаться свойственнаі о ему издѣвательскаго тона въ отношеніи Митрополита.

Со стороны защитника Гуровича не замедлилъ, однако, послѣдовать рѣзкій протестъ по этому поводу. Защитникъ заявилъ и Смирнову, и трибуналу, что каковы бы ни были ихъ личныя вѣрованія и убѣжденія, никто не имѣетъ права такъ третировать человѣка, къ которому питаетъ благоговѣйное уваженіе все населеніе /с. 42/ Петрограда. «Мы знаемъ, что вы можете разстрѣлять Митрополита, — сказалъ защитникъ, — но вы не можете ни оскорблять Митрополита, ни допускать этихъ оскорбленій, и всякій разъ, какъ это случится, защита будетъ неустанно протестовать».

Протестъ защиты былъ поддержанъ аплодисментами публики. Предсѣдатель трибунала грубо оборвалъ публику, но, очевидно, какія то закулисныя мѣры внушенія были кѣмъ то, власть имѣющимъ, приняты въ отношеніи Смирнова. По крайней мѣрѣ послѣдній, въ дальнѣйшемъ допросѣ Владыки, держалъ уже себя — со стороны формы — сравнительно прилично.

Неизгладимое впечатлѣніе оставилъ также допросъ архим. Сергія. Звучнымъ, рѣшительнымъ голосомъ отвѣчалъ онъ на сыпавшіеся на него, какъ изъ рога изобилія, вопросы. Онъ не позволялъ «допросчикамъ» злоупотреблять своимъ положеніемъ. Система допроса въ сов. судѣ заключается, между прочимъ, въ томъ, — чтобы по одному и тому же предмету предлагать безконечно повторявшіеся вопросы, слегка варьируя форму ихъ. Грубый пріемъ, разсчитанный на то, чтобы легче «сбить» допрашиваемаго. О. Сергій неумолимо пресѣкалъ эти попытки, заявляя рѣзко и опредѣленно: «я уже на этотъ вопросъ отвѣтилъ и повторять свои отвѣты не желаю». Онъ не допускалъ со стороны трибунала и обвинителей обычнаго издѣвательскаго тона въ отношеніи допрашиваемаго. Такъ, Смирновъ, поставивъ сначала о. Сергію рядъ вопросовъ о его происхожденіи, воспитаніи и прошлой дѣятельности, — обратился къ нему напослѣдокъ съ вопросомъ: «Какъ же Вы оказались въ монахахъ, по убѣжденію?». О. Сергій выпрямился во весь свой высокій ростъ, оглядѣлъ Смирнова съ ногъ до головы уничтожающимъ взглядомъ и бросилъ ему въ отвѣтъ: «Послушайте, Вы повидимому, не понимаете оскорбительности Вашего вопроса. Я Вамъ отвѣчать не буду».

Архимандритъ Сергій былъ привлеченъ къ дѣлу въ качествѣ одного изъ товарищей предсѣдателя злополучнаго общества петроградскихъ православныхъ приходовъ. Онъ отрицалъ (и это вполнѣ соотвѣтствовало дѣйствительности) утвержденіе, будто бы, Правленіе занималось политикой: лично же себя объявлялъ совершенно солидарнымъ съ Митрополитомъ.

Предсѣдатель того же правленія, проф. Ю. П. Новицкій, въ своихъ объясненіяхъ подробно охарактеризовалъ дѣятельность правленія, доказавъ рядомъ неопровержимыхъ данныхъ, что дѣятельность эта вращалась, исключительно, въ кругѣ вопросовъ церковно-приходского быта.

Бывшій юрисконсультъ Лавры, И. М. Ковшаровъ, съ первой же минуты процесса, ясно предвидѣвшій его неизбѣжный финалъ, /с. 43/ — давалъ на поставленные ему вопросы хладнокровные, мѣткіе посмыслу и часто ѣдкіе по формѣ отвѣты.

Не будемъ подробно говорить о поведеніи остальныхъ подсудимыхъ (надо думать и понынѣ здравствующихъ въ сов. Россіи) во время ихъ допроса. Достаточно сказать, что духовенство и, вообще, интеллигентская часть подсудимыхъ, въ общемъ, держали себя спокойно, безъ того паническаго заискиванія, которое часто наблюдается со стороны обвиняемыхъ въ сов. трибуналахъ. Случаевъ оговоровъ или инсинуацій по адресу другихъ лицъ съ цѣлью смягчить свою собственную отвѣтственность не было. Многіе держали себя съ большимъ достоинствомъ; нѣкоторые — героически, открыто исповѣдуя свою солидарность съ точкой зрѣнія Митрополита. 
 

Допросъ подсудимыхъ, продолжавшійся безъ малаго 2 недѣли наконецъ оконченъ.

Трибуналъ переходитъ къ допросу свидѣтелей.

Главнѣйшій и интереснѣйшій изъ нихъ, Введенскій, — волей судебъ не могъ быть допрошенъ. На второй же день процесса, при выходѣ изъ зала засѣданія на улицу, какая-то пожилая женщина швырнула въ Введенскаго камнемъ, чѣмъ причинила ему пораненіе головы. Была-ли эта рана, дѣйствительно, серьезной, или же Введенскій использовалъ этотъ случай, чтобы уклониться отъ дачи въ трибуналѣ свидѣтельскаго показанія — рѣшить трудно. Во всякомъ случаѣ, Введенскій, «по болѣзни», больше въ трибуналъ не являлся. Обвиненіе замѣнило его другимъ, «равноцѣннымъ», свидѣтелемъ, Красницкимъ.

Первымъ допрашивался членъ Помгола, онъ же «ректоръ университета, имени Зиновьева», Канатчиковъ. Этотъ «ученый» въ опроверженіе всего, что было признано даже въ обвинительномъ актѣ, — заявилъ совершенно неожиданно, что Помгол никогда ни на какіе переговоры и компромиссы не шелъ, и что предложенія Митрополита формулированныя въ его заявленіяхъ, были съ самаго начала отвергнуты. Когда же защитникъ Гуровичъ предъявилъ ему его собственное предшествующее показаніе (прямо обратное, по содержанію, тому, что свидѣтель только что заявилъ),  — Канатчиковъ, не смущаясь, объяснилъ, что у него «странно устроенная память: онъ, свидѣтель, человѣкъ — схематическихъ построеній; отдѣльныхъ же фактовъ онъ никогда не помнитъ». Это оригинальное заявленіе, по требованію защитника, вносится цѣликомъ въ протоколъ засѣданія.

Затѣмъ, въ залъ былъ введенъ свидѣтель Красницкій.

/с. 44/ Высокій, худой, лысый, съ блѣднымъ лицомъ, съ тонкими безкровными губами, еще не старый человѣкъ (лѣтъ 40-45), въ священнической рясѣ, — рѣшительными шагами, съ вызывающимъ видомъ подошелъ къ своему мѣсту и началъ свое «показаніе». И съ каждымъ словомъ, съ каждымъ звукомъ этого мѣрнаго, спокойнаго, рѣзко-металлическаго голоса, надъ головами подсудимыхъ все болѣе сгущалась смертная тьма. Роль свидѣтеля была ясна. Это былъ очевидный «судебный убійца», имѣвшій своей задачей заполнить злостными инсинуаціями и завѣдомо ложными обобщеніями ту пустоту, которая зіяла въ дѣлѣ на мѣстѣ доказательствъ. И надо сказать, что эту свою роль свидѣтель выполнилъ чрезвычайно старательно. Слова, исходившія изъ его змѣевидныхъ устъ, были настоящей петлей, которую этотъ человѣкъ въ рясѣ и съ наперснымъ крестомъ, поочередно набрасывалъ на шею каждаго изъ подсудимыхъ. Ложь, сплетня, безотвѣтственныя, но ядовитыя характеристики обвиненія въ контръ-революціонныхъ замыслахъ — все это было пущено въ ходъ столпомъ «живой церкви».

Фигуры членовъ трибунала и самыхъ обвинителей померкли на время предъ Красницкимъ. Такъ даже ихъ превосходилъ онъ въ своемъ стремленіи погубить подсудимыхъ. Какое-то перевоплощеніе Іуды... Какъ то жутко и душно становилось въ залѣ... Всѣ — до трибунала и обвинителей включительно — опустили головы... Всѣмъ было не по себѣ.

Наконецъ, эта своего рода пытка окончилась. Красницкій сказалъ все, что считалъ нужнымъ. Ни трибуналъ, ни обвинители — рѣдкій случай — не поставили ему ни одного вопорса. Всѣмъ хотѣлось поскорѣе избавиться отъ присутствія этой кошмарной фигуры, — свободнѣе вздохнуть.

Но раздался голосъ защитника Гуровича. «Я желаю предложить нѣсколько вопросовъ свидѣтелю Красницкому». Вооружившись кипой газетъ, оказавшихся «Епархіальными Вѣдомостями» за 1917 и 1918 годы, — защитникъ спросилъ Красницкаго, онъ ли является авторомъ многихъ статей, напечатанныхъ тогда въ «Епархіальныхъ Вѣдомостяхъ» за подписью Красницкаго и призывавшихъ къ возмущенію противъ большевиковъ, чуть ли не къ истребленію ихъ.

Красницкій призналъ себя авторомъ этихъ статей и собирался уже дать какія-то объясненія по поводу своей политической «метаморфозы», но былъ прерванъ предсѣдателемъ, нашедшимъ (немного поздно), что «все это не имѣетъ отношенія къ дѣлу». Тѣмъ не менѣе, защитѣ удавалось еще разъ освѣтить, съ той же стороны, личность Красницкаго. Воспользовавшись тѣмъ, что онъ очень много распространялся о «контръ-революціонной кадетской пар/с. 45/тіи», обвиняя чуть ли не все петроградское духовенство въ «кадетизмѣ», — защита предложила свидѣтелю вопросъ, въ чемъ-же, по его мнѣнію, сущность политической программы кадетовъ. «Вѣдь вы разбираетесь въ политическихъ программахъ. Вы сами, вѣдь, принадлежали къ одной партіи. Вы, кажется, состояли членомъ Русскаго Собранія. — Да. — Не вы ли въ декабрѣ 1913 года читали въ этомъ собраніи докладъ «объ употребленіи евреями христіанской крови» — Да, успѣлъ еще отвѣтить растерявшійся Красницкій. Предсѣдатель вновь поспѣшилъ придти къ нему на помощь запретомъ продолжать допросъ въ этомъ направленіи. Но дѣло было уже сдѣлано. Фигура политическаго ренегата и предателя была дорисована окончательно. Я. С. Гуровичъ требуетъ внесенія всей этой части допроса въ протоколъ. Въ публикѣ — волненіе и негодующіе взгляды. Красницкій, бравируя, съ усмѣшкой на безкровныхъ устахъ, уходитъ.

Больше онъ въ залѣ не появлялся.

Слѣдующимъ былъ допрошенъ священникъ Боярскій, одинъ изъ подписавшихъ указанное выше заявленіе въ «Правдѣ» отъ 24 марта и впослѣдствіи (послѣ процесса) присоединившійся къ «Живой церкви».

Этотъ свидѣтель обманулъ ожиданія обвинителей и трибунала. Отъ него видимо ожидали показаній въ родѣ данныхъ Красницкимъ, — но, вмѣсто этого, онъ, представилъ трибуналу горячую апологію Митрополита, произведшую тѣмъ большее впечатлѣніе, что свидѣтель — опытный ораторъ и популярный проповѣдникъ. Трибуналъ и обвинители, не ожидавшіе такого «сюрприза», не стѣснялись проявлять въ разныхъ формахъ свое недовольство свидѣтелемъ, при постановкѣ ему дополнительныхъ вопросовъ, — но Боярскій стойко держался на своей позиціи.

Это недовольство перешло въ нескрываемую ярость, когда слѣдующій свидѣтель, проф. технологическаго института, Егоровъ, еще болѣе усилилъ впечатлѣніе, произведенное предшествующимъ свидѣтелемъ, — выяснивъ во всѣхъ подробностяхъ исторію переговоровъ Митрополита съ Помголом (Егоровъ былъ однимъ изъ представителей Митрополита) и въ конецъ разрушилъ своимъ правдивымъ разсказрмъ всѣ выводы по сему предмету обвинительнаго акта.

Ожесточеніе обвинителей и трибунала было такъ велико, что предсѣдатель, рѣзко оборвавъ свидѣтеля до окончанія его показанія, объявилъ совершенно неожиданно перерывъ на нѣсколько минутъ.

Люди, искушенные въ таинствахъ совѣтской юстиціи, предрекли, что такой перерывъ «не къ добру» и что «что-то готовится». /с. 46/ Предсказанія эти оправдались. Трибуналъ, минутъ черезъ 10, возвратился и предоставилъ слово обвинителю Смирнову, который заявилъ, что, такъ какъ изъ показанія Егорова съ ясностью вытекаетъ, что онъ — единомышленникъ и «пособникъ» Митрополита, то Смирновъ предъявляетъ къ свидѣтелю соотвѣтствующее обвиненіе, ходатайствуя о «пріобщеніи» Егорова къ числу подсудимыхъ по данному дѣлу и о немедленномъ заключеніи его подъ стражу.

Хотя всѣ и ожидали «чего-то», но, все-таки, случившееся превзошло ожиданія. Въ публикѣ изумленіе и знаки негодованія. Я. С. Гуровичъ проситъ слова и, превратившись въ защитника Егорова, произноситъ рѣчь, смыслъ которой сводится къ тому, что, въ данномъ случаѣ, налицо несомнѣнная попытка со стороны обвиненія терроризировать неугодныхъ ему свидѣтелей, что во всемъ томъ, что сказалъ Егоровъ, нѣтъ никакихъ данныхъ, которые могли бы быть обращены противъ него (да и самъ обвинитель не указываетъ этихъ данныхъ; настолько, повидимому, онъ заранѣе увѣренъ въ успѣхѣ своего требованія), и что согласіе трибунала съ предложеніемъ обвинителя будетъ, по существу, равносильно уничтоженію элементарнѣйшаго права подсудимыхъ защищаться свидѣтельскими показаніями.

Трибуналъ удалился «на совѣщаніе» и, возвратившись черезъ нѣсколько минутъ, провозгласилъ резолюцію объ удовлетвсреніи предложенія обвинителя, съ тѣмъ, что о Егоровѣ должно быть возбуждено особое дѣло. Егоровъ тутъ же былъ арестованъ.

Таково положеніе свидѣтеля въ совѣтской юстиціи,

Легко себѣ представить, что пережили и перечувствовали, узнавъ объ этомъ инцидентѣ, остальные свидѣтели той же группы, въ особенности, вызванные по почину защиты. Къ счастью для нихъ, трибуналъ «усѣкъ» списокъ свидѣтелей, освободивъ этихъ лицъ отъ допроса. Вмѣсто нихъ, потянулись нескончаемой вереницей, на рядъ дней — миллиціонеры, агенты ЧЕКИ и т. п., свидѣтельствовавшіе объ обстоятельствахъ, при которыхъ тотъ илн иной подсудимый (главнымъ образомъ, изъ числа уличныхъ бунтарей) были задержаны. 
 

Обыкновенно, въ сложныхъ многодневныхъ процессахъ, по окончаніи судебнаго слѣдствія объявляется перерывъ на день-два, чтобы дать сторонамъ возможность оріентироваться передъ преніями въ собранномъ ими матеріалѣ и «собраться съ мыслями». Въ данномъ случаѣ, перерывъ былъ, тѣмъ болѣе, необходимымъ, что защита знакомилась впервые съ дѣломъ лишь въ засѣданіяхъ три/с. 47/бунала. Изучить заранѣе матеріалы слѣдствія, представляющіе рядъ увѣсистыхъ томовъ, не было ни возможности, ни времени. Окончаніе предварительнаго слѣдствія, преданіе суду и назначеніе дѣла къ разбору слѣдовали съ такой молніеносной быстротой, что защитники фактически были лишены всякихъ способовъ къ заблаговременному ознакомленію съ дѣломъ.

Но само собой разумѣется, все это «буржуазные предразсудки». Трибуналъ, не смотря на протесты защиты, объявилъ, что черезъ два часа будетъ приступлено къ преніямъ.

Слово представляется обвинителямъ.

Вся суть поединка между обвиненіемъ и защитой заключалась въ вопросѣ, можно ли, въ настоящемъ случаѣ, говорить о наличности «контръ-революціоннаго сообщества». При удовлетворительномъ отвѣтѣ на этотъ вопросъ смертный приговоръ для главнѣйшихъ подсудимыхъ неминуемъ (62 ст. совѣтскаго угол. кодекса); при отрицательномъ — кары свелись бы къ долгосрочному тюремному заключенію: говоря это мы имѣемъ въ виду споръ, такъ сказать, академическій; по существу, приговоръ, какъ водится, давно уже былъ предрѣшенъ, что было всѣмъ прекрасно извѣстно.

«Вы спрашиваете, гдѣ мы усматриваемъ преступную организацію», воскликнулъ Красиковъ: «да вѣдь она предъ вами. Эта организація — сама Православная Церковь, съ ея строго установленной іерархіей, ея принципомъ подчиненія низшихъ духовныхъ лицъ высшимъ и съ ея нескрываемыми контръ-революціонными поползновеніями».

Въ теченіи почти 3 часовъ Смирновъ съ яростію, почти истерически, выкрикывалъ какія то отдѣльныя слова, обрывки предложеній, безграмотныя, ничѣмъ не связанныя. Единственное, что можно было понять, — это то, что онъ требуетъ «16 головъ». Когда онъ впервые выкрикнулъ это требованіе, залъ огласился аплодисментами. Аплодировала, конечно, «коммандированная» публика, подкрѣпленная на сей случай нѣсколькими сотнями красноармейцевъ, которые явились на это время со своимъ команднымъ сотавомъ и заняли хоры.

Жалко было несчастныхъ стенографистокъ, вынужденныхъ записывать эту «кровавую белиберду».

Послѣ рѣчи послѣдняго обвинителя, начались рѣчи защитниковъ.

Первымъ изъ защитниковъ говорилъ профессоръ А. А. Жижиленко, представившій въ своей рѣчи подробный анализъ понятія о «преступномъ сообществѣ» и доказавшій, что этотъ квалифицирующій признакъ совершенно отсутствуетъ въ настоящемъ дѣлѣ.

Затѣмъ, слово перешло къ защитнику Митрополита, Я. С. Гуровичу.

/с. 48/ Въ началѣ своей рѣчи Гуровичъ указалъ, что обвиненіе пытается перемѣстить центръ тяжести настоящаго дѣла въ область всякихъ историческихъ, политическихъ и иныхъ экскурсовъ, не имѣющихъ ничего общаго съ процессомъ. Эти выпады — безличные, безотвѣтственные — замаскировываютъ абсолютную пустоту обвиненія въ отношеніи конкретной отвѣтственности лицъ, посаженныхъ на скамью подсудимыхъ. Если защитникъ останавливается вкратцѣ на этихъ «экскурсахъ», то только потому, что даже въ нихъ допущено столько вопіющихъ противорѣчій исторической истинѣ, столько явныхъ выдумокъ, что ихъ нельзя не отмѣтить.

Защитникъ представилъ затѣмъ краткій анализъ приведенныхъ обвинителями «историко-политическихъ справокъ» о прошлой роли и значеніи русскаго православнаго духовенства и показалъ, что всѣ онѣ отличаются, частью и въ лучшемъ случаѣ, тенденціозными преувеличеніями, а въ остальномъ явнымъ искаженіемъ истины.

Какъ яркій примѣръ безцеремоннаго обращенія обвинителей съ исторіей (и, притомъ, недавняго времени), — Гуровичъ указалъ ссылку обвиненія на Бейлисовскій процессъ, въ созданіи котораго Красиковъ рѣшился обвинить... русское православное духовенство. Болѣе вопіющее измышленіе трудно себѣ даже представить. Всѣмъ извѣстно, что русское духовенство не только не принимало участія въ созданіи злополучнаго дѣла Бейлиса, — но, наоборотъ, лучшіе и ученѣйшіе его представители боролись противъ кроваваго навѣта на евреевъ. Тогдашняя юстиція долго металась въ безнадежныхъ поискахъ «благопріятнаго» эксперта въ средѣ православнаго духовенства. Никто изъ нихъ на эту роль не шелъ. Пришлось удовлетвориться пресловутымъ католическимъ ксендзомъ Пранайтисомъ, откопаннымъ гдѣ-то въ глубинѣ Сибири и не поддержаннымъ своими же единовѣрцами.

Мало того, православное духовенство открыто боролось съ антисемитской демагогіей въ дѣлѣ Бейлиса. Изъ той самой петроградской духовной академіи, питомцы и профессора которой нынѣ сидятъ на скамьѣ подсудимыхъ, явился на кіевскій процессъ одинъ изъ виднѣйшихъ ученыхъ, профессоръ Троицкій. Онь понесъ долгій, безкорыстный и самоотвѣтственный трудъ по разоблаченію той многовѣковой, кровавой легенды, на которой былъ построенъ процессъ Бейлиса. Благодаря, въ значительной степени, его мужественной борьбѣ за истину, Россія не была опозорена обв. приговоромъ по дѣлу Бейлиса. И послѣ всего этого, обвиненіе позволяетъ себѣ укорять русское православное духовенство въ созданіи Бейлисовскаго процесса.

/с. 49/

— «Я счастливъ», сказалъ защитникъ, «что въ этотъ историческій глубоко скорбный для русскаго духовенства моментъ я, еврей, могу засвидѣтельствовать передъ всѣмъ міромъ то чувство искренней благодарности, которую питаетъ — я увѣренъ въ этомъ — весь еврейскій народъ къ русскому православному духовенству за проявленное имъ въ свое время отношеніе къ дѣлу Бейлиса».

Среди обвиняемыхъ сильное волненіе. Привлеченные къ дѣлу профессора дух. академіи и многіе изъ обвиняемыхъ духовныхъ лицъ не могутъ сдержать слезы.

Послѣ нѣкотораго перерыва защитникъ продолжалъ свою рѣчь.

Онъ объявилъ, что отнынѣ защита строго замкнется въ рамки дѣла, дабы не дать возможности обвиненію искусственными пріемами прикрыть полную фактическую необоснованность даннаго процесса

Охарактеризовавъ самую «технику» созданія настоящаго дѣла посредствомъ чисто механическаго соединенія отдѣльныхъ производствъ и протоколовъ, ни по содержанію, ни по времени событій, не имѣющихъ ничего общаго, Гуровичъ возстановилъ со всѣми подробностями исторію возникновенія дѣла.

Онъ обрисовалъ все прошлое Митрополита, указавъ на тѣ черты его характера и дѣятельности, которые уже извѣстны читателямъ. «Одна изъ мѣстныхъ газетъ, — сказалъ онъ, между прочимъ, — выразилась о Митрополитѣ (повидимому, желая его уязвить), что онъ производитъ впечатлѣніе «обыкновеннаго сельскаго попика». Въ этихъ словахъ есть правда. Митрополитъ совсѣмъ не великолѣпный «князь церкви», какимъ его усиленно желаетъ изобразить обвиненіе. Онъ смиренный, простой, кроткій пастырь вѣрующихъ душъ, но, въ этой его простотѣ и смиренности — его огромная моральная сила, его неотразимое обаяніе. Предъ нравственной красотой, этой ясной души, не могутъ не преклониться даже его враги. Допросъ его трибуналомъ у всѣхъ въ памяти. Ни для кого не секретъ, что въ сущности, въ тяжелые часы этого допроса, дальнѣйшая участь Митрооплита зависѣла отъ него самого. Стоило ему чуть-чуть поддаться соблазну, признать хоть немногое изъ того, что такъ жаждало установить обвиненіе, и Митрополитъ былъ бы спасенъ. Онъ не пошелъ на это. Спокойно, безъ вызова, безъ рисовки онъ отказался отъ такого спасенія. Многіе ли изъ здѣсь присутствующихъ — я говорю, конечно, и о людяхъ на него нападающихъ — способны на такой подвигъ. Вы можете уничтожить Митрополита, но не въ вашихъ силахъ отказать ему въ мужествѣ и высокомъ благородствѣ мысли и поступковъ».

/с. 50/ Далѣе, Гуровичъ очертилъ дѣятельность петроградскаго О-ва православныхъ приходовъ, положеніе мѣстнаго духовенства, настроеніе вѣрующихъ массъ... Особенно подробно остановился защитникъ на главаряхъ «живой церкви», въ которыхъ онъ усматривалъ истинныхъ виновниковъ и творцовъ настоящаго дѣла. Онъ предсказывалъ, что совѣтская власть рано или поздно разочаруется въ этихъ — нынѣ пользующихся усиленнымъ фаворомъ — людяхъ. Создаваемая ими «секта» не будетъ имѣть успѣха — это можно сказать навѣрно. Слабость ея не только въ отсутствіи какихъ либо корней въ вѣрующемъ населеніи и не въ непріемлемости тѣхъ или иныхъ ея тезисовъ. Въ исторіи бывали примѣры, что и безумныя, въ сущности, идеи и секты имѣли успѣхъ, иногда даже продолжительный. Но для этого необходимо одно условіе. «Секта всегда представляетъ въ началѣ своего возникновенія, оппозицію, меньшинство, и притомъ, гонимое большинствомъ. Героическое сопротивленіе большинству, власти, насилію, часто увлекаетъ массы на сторону сектантовъ, «бунтарей». Въ настоящемъ случаѣ, далеко не то. За «живую церковь» стоитъ, очевидно для всѣхъ, гражданская, совѣтская власть со всѣми имѣющимися въ ея распоряженіи скорпіонами и принудительными аппаратами. Принужденіе не создаетъ и не уничтожаетъ убѣжденій. «Церковная революція», происшедшая съ разрѣшенія и при благоволеніи атеистическаго «начальства», искреннихъ христіанъ, даже изъ фрондирующихъ, привлечь не можетъ. Народъ можетъ еще повѣрить богатому и властному Савлу, послѣ того какъ онъ, превратившись въ Павла, по своей охотѣ, промѣняетъ свое богатство и положеніе на рубище нищаго, на тюрьму и муки гоненія. Обратныя превращенія не только не создаютъ популярности, но заклеймляются соотвѣтствующимъ образомъ. Люди, ушедшіе изъ стана погибающихъ въ лагерь ликующихъ, да еще готовящіе узы и смерть своимъ недавнимъ братьямъ, — кто пойдетъ за ними изъ истинно вѣрующихъ.

Нѣтъ, не сбудутся ожиданія, возлагаемыя сов. властью на новаго «союзника».

Обращаясь къ самой постановкѣ обвиненія, защитникъ находилъ, что таковая не заслуживаетъ серьезной критики. Формулировка обвиненія была бы прямо анекдотичной, если бы за ней не вырисовывались трагическія перспективы. Митрополиту вмѣняютъ въ вину фактъ веденія имъ переговоровъ съ сов. властью, на предметъ «отмѣны или смягченія декретовъ объ изъятіи церковныхъ цѣнностей». Но, если это — преступленіе, то подумали ли обвинители, какую они роль должны отнести при этомъ петроградскому совѣту, по почину котораго эти переговоры начались, по желанію котораго продолжались и къ удовольствію коего закончились.

/с. 51/ Какъ обстоитъ дѣло въ отношеніи доказательствъ. Было бы разумѣется совершенно нелѣпо говорить о доказательствахъ той сплошной фантастики, которой переполнены и обв. актъ, и рѣчи обвинителей, по поводу «всемірнаго заговора» съ участіемъ въ немъ Митрополита и др. подсудимыхъ. Впрочемъ, не больше доказательствъ и въ другой, стремящейся быть конкретной, части обвиненія, — относящейся къ возбужденію, будто бы, Митрополитомъ вѣрующаго населенія противъ сов. власти.

Въ чемъ усматриваются доказательства этого дѣянія. Единственно въ томъ, что, будто, Митрополитъ черезъ близкихъ ему лицъ, распространялъ въ народѣ переписанныя на пишущей машинкѣ копіи своихъ заявленій въ Помгол.

Защита отрицаетъ самый фактъ подобнаго распространенія, Нѣтъ надобности говорить о томъ, что ни по формѣ, ни по содержанію, означенныя заявленія совершенно не соотвѣтствуютъ понятію о воззваніяхъ духовнаго пастыря къ паствѣ. Но, независимо отъ этого, противъ этого обвиненія — неумолимая дѣйствительность и логика событій. Защита представила рядъ номеровъ сов. газетъ, изъ которыхъ видно, что еще до изъятія, а также и во время такового, заявленія Митрополита въ Помголъ неоднократно оглашались сов. печатью. Слѣдовательно, сама же сов. печать способствовала тому, что десятки тысячъ экземпляровъ заявленій Митрополита проникли въ народныя массы. Какое же значеніе и цѣль — сравнительно съ такимъ массовымъ распространеніемъ — могли имѣть нѣсколько десятковъ копій, сдѣланныхъ на пишущей машинкѣ (самое большое 100-150 копій, по предположенію обвиненія). При данныхъ обстоятельствахъ предъявлять къ Митрополиту подобное обвиненіе — не равносильно ли обвиненію кого либо въ томъ, что онъ, желая способствовать распространенію огня, уже охватившаго со всѣхъ сторонъ огромное зданіе, бросилъ въ пламя... горящую спичку, или, съ преступной цѣлью усилить наводненіе, приблизился къ несущимся на встрѣчу бурнымъ волнамъ и... выплеснулъ въ нихъ стаканъ воды.

Всѣ такія «данныя», представленныя обвинителями, свидѣтельствуютъ, въ сущности, лишь объ одномъ: что обвиненіе, какъ таковое, не имѣетъ подъ собой никакой почвы. Это ясно для всѣхъ. Но весь ужасъ положенія заключается въ томъ, что этому сознанію далеко не соотвѣтствуетъ увѣренность въ оправданіи, какъ должно было бы быть. Наоборотъ: все болѣе и болѣе наростаетъ неодолимое предчувствіе, что, не смотря на фактическій крахъ обвиненія, нѣкоторые подсудимые, и въ томъ числѣ Митрополитъ, — погибнутъ. Во мракѣ, окутывающемъ закулисную сторону дѣла, явственно виднѣется разверзтая пропасть, къ которой «кѣмъ то» /с. 52/ неумолимо подталкиваются подсудимые... Это видѣніе мрачно и властно царитъ надъ внѣшними судебными формами происходящаго процесса, и никого эти формы обмануть не могутъ.

Въ заключеніе Я. С. Гуровичъ сказалъ, приблизительно, слѣдующее:

Чѣмъ кончится это дѣло. Что скажетъ когда нибудь о немъ безпристрастная исторія.

«Исторія скажетъ, что весной 1922 г. въ Петроградѣ было проведено изъятіе церковныхъ цѣнностей, что, согласно донесеніямъ отвѣтственныхъ представителей совѣтской администраціи, оно прошло, въ общемъ «блестяще» и безъ сколько нибудь серьезныхъ столкновеній съ вѣрующими массами».

«Что скажетъ далѣе историкъ, установивъ этотъ неоспоримый фактъ. Скажетъ ли онъ, что не смотря на это и къ негодованію всего цивилизованнаго міра, сов. власть нашла необходимымъ разстрѣлять Веніамина, Митрополита петроградскаго, и нѣкоторыхъ другихъ лицъ. — Это зависитъ отъ вашего приговора».

«Вы скажете мнѣ, что для васъ безразличны и мнѣнія современниковъ и вердиктъ исторіи. Сказать это не трудно, — но создать въ себѣ дѣйствительно равнодушіе въ этомъ отношеніи невозможно. И я хочу уповать на эту невозможность».

«Я не прошу и не «умоляю» васъ ни о чемъ. Я знаю, что всякія просьбы, мольбы, слезы не имѣютъ для васъ значенія, — знаю, что для васъ въ этомъ процессѣ на первомъ планѣ вопросъ политическій, и что принципъ безпристрастія объявленъ непримѣнимымъ къ вашимъ приговорамъ. Выгода, или невыгода для совѣтской власти. — вотъ какая альтернатива должна опредѣлять ваши приговоры. Если ради вящаго торжества совѣтской власти нужно «устранить» подсудимаго, — онъ погибъ, даже независимо отъ объективной оцѣнки предъявленнаго къ нему обвиненія. Да, я знаю, таковъ лозунгъ. Но, рѣшитесь ли вы его провести въ жизнь въ этомъ огромномъ по значенію дѣлѣ. Рѣшитесь ли вы признать этимъ самымъ предъ лицомъ всего міра, что этотъ «судебный процессъ» является лишь какимъ то кошмарнымъ лицедѣйствомъ. Мы увидимъ»...

«Вы должны стремиться соблюсти въ этомъ процессѣ выгоду для сов. власти. Во всякомъ случаѣ, смотрите, не ошибитесь... Если Митрополитъ погибнетъ за свою вѣру, за свою безграничную преданность вѣрующимъ массамъ, — онъ станетъ опаснѣе для совѣтской власти, чѣмъ теперь... Непреложный законъ историческій предостерегаетъ васъ, что на крови мучениковъ растетъ, крѣпкетъ и возвеличивается вѣра»...

/с. 53/ «Остановитесь надъ этимъ, подумайте, и... не творите мучениковъ...»

Само собой разумѣется, что нами приведенъ лишь весьма краткій (по необходимости) очеркъ рѣчи защитника.

Въ связи съ рѣчью Я. С. Гуровича нужно отмѣтить одно обстоятельство, весьма показательное для характеристики настроенія, вызваннаго процессомъ въ средѣ не только вѣрующихъ, но и коммунистовъ, — сравнительно, низшихъ ранговъ, разумѣется.

Въ виду аплодисментовъ, сопровождавшихъ кровавые «рефрены» Смирнова, — защита опасалась контръ манифестаціи, со стороны настоящей, «вольной» публики... Поэтому, еще до своихъ рѣчей, защитники «агитировали» среди публики, прося ее воздержаться отъ всякихъ внѣшнихъ проявленій своихъ чувствъ, въ интересахъ какъ подсудимыхъ, такъ и самой публики, могущей подвергнуться всякимъ репрессіямъ.

Я. С. Гуровичъ счелъ даже необходимымъ въ своей рѣчи предупредить еще разъ публику о томъ же, указавъ, между прочимъ, въ своемъ выступленіи, что онъ проситъ и надѣется на то, что всѣ — и враги, и друзья — его выслушаютъ со вниманіемъ и, главное, въ должномъ спокойствіи. «Не забывайте», прибавилъ онъ: «что я говорю отъ лица человѣка, который, можетъ быть, обреченъ на смерть; а слова умирающаго должны быть выслушиваемы въ благоговѣйной тишинѣ».

Но столь долго и насильно сдерживаемое настроеніе публики, все таки прорвалось, и этотъ моментъ совпалъ съ окончаніемъ рѣчи Я. С. Гуровича, которая была покрыта долго не смолкавшими аплодисментами. Трибуналъ заволновался, хотѣлъ было «принять мѣры», но оказалось, что въ аплодисментахъ приняли живѣйшее участіе... многочисленные коммунисты, занявшіе часть зала. Столь неожиданный составъ аплодировавшихъ объясняется тѣмъ, что рядовые, «массовые», коммунисты глубоко не сочувствовали созданію даннаго процесса и, какъ выяснилось впослѣдствіи, довольно откровенно выражали свое возмущеніе по этому поводу.

Не лишено также интереса отношеніе трибунала къ рѣчи защитника. Слѣдуетъ признать, что во время рѣчи трибуналъ держалъ себя внѣшне корректно. Я. С. Гуровичъ не былъ ни разу прерванъ (въ общемъ, его объясненія въ защиту Митрополита заняли свыше шести часовъ). Очевидно было даже, что трибуналъ слушаетъ защитника съ полнымъ вниманеімъ. Чѣмъ объясняется такое отношеніе трибунала, — заранѣе ли принятымъ рѣшеніемъ предоставить защитнику полную свободу объясненій, или же неожиданностью высказанной суровой правды, которую, врядъ ли, часто приходится слышать сов. трибуналамъ, — судить не беремся. Пу/с. 54/бликѣ даже казалось, что во время рѣчи защитника, трибуналъ иногда, какъ будто, проявлялъ признаки сочувственнаго волненія. Это не невозможно. Изъ живыхъ людей, все таки, очень трудно сдѣлать совершенныхъ манекеновъ, какъ ни стараются большевики. Въ концѣ концовъ, члены трибунала сотворили, конечно, волю пославшихъ ихъ, но быть можетъ, не безъ нѣкоторой горечи въ душѣ. 
 

Судебныя пренія окончились. Очередь — за послѣднимъ словомъ подсудимыхъ.

Предсѣдатель дѣлаетъ распоряженіе о прекращеніи съ этого момента стенографированія процесса. Цѣль этого характернаго распоряженія весьма понятна. Большевики не желаютъ закрѣпленія и распространенія въ населеніи тѣхъ рѣчей, которыя произнесутъ подсудимые въ эти трагическія минуты...

«Подсудимый Василій Казанскій», обращается предсѣдатель къ Митрополиту: «вамъ принадлежитъ послѣднее слово».

Митрополитъ, не спѣша, встаетъ. Четко вырисовывается его высокая фигура. Въ залѣ — все замерло.

Въ началѣ Митрополитъ говоритъ, что изъ всего, что онъ услышалъ о себѣ на судѣ, на него наиболѣе удручающе подѣйствовало то, что обвинители называютъ его «врагомъ народа». — «Я вѣрный сынъ своего народа, я люблю и всегда любилъ его. Я жизнь ему свою отдалъ, и я счастливъ тѣмъ, что народъ — вѣрнѣе, простой народъ — платилъ мнѣ тою же любовью, и онъ же поставилъ меня на то мѣсто, которое я занимаю въ православной церкви».

Это было все, что Митрополитъ сказалъ о себѣ въ своемъ «послѣднемъ словѣ». Остальное, довольно продолжительное, время своей рѣчи онъ посвятилъ исключительно соображеніямъ и объясненіямъ въ защиту нѣкоторыхъ подсудимыхъ, ссылаясь на документы и иныя данныя и обнаруживъ при этомъ большую память, послѣдовательность и невозмутимое спокойствіе. Одно изъ его утвержденій представлялось, какъ онъ самъ это призналъ, не доказаннымъ. По этому поводу онъ замѣтилъ, со свойственной ему тихой улыбкой: «думаю, что, въ этомъ отношеніи, вы мнѣ повѣрите безъ доказательствъ. Вѣдь я, по всей вѣроятности, говорю сейчасъ публично въ послѣдній разъ въ своей жизни; человѣку же, находящемуся въ такомъ положеніи принято вѣрить на слово».

Моментъ былъ, во истину, потрясающій и незабываемый. Всѣмъ была ясна огромная нравственная мощь этого человѣка, который въ такую минуту, забывая о себѣ, думаетъ только о несчастіи другихъ и стремится имъ помочь.

/с. 55/ Среди наступившей за заключительными словами Митрополита благоговѣйной тишины, — раздался голосъ предсѣдателя, — голосъ, въ которомъ, какъ будто, прозвучала какая-то доселѣ ему не обычная мягкая нота: «вы все говорили о другихъ; трибуналу желательно знать, что же вы скажете о самомъ себѣ». Митрополитъ, который уже сѣлъ, вновь приподнялся и, съ нѣкоторымъ недоумѣніемъ посмотрѣлъ на предсѣдателя, тихо, но отчетливо сказалъ: «О себѣ. Что же я могу вамъ о себѣ еще сказать. Развѣ лишь одно... Я не знаю, что вы мнѣ объявите въ вашемъ приговорѣ — жизнь или смерть, — но, что бы вы въ немъ не провозгласили, — я съ одинаковымъ благоговѣніемъ обращу свои очи горѣ, возложу на себя крестное знаменіе (при этомъ Митрополитъ широко перекрестился) и скажу: слава Тебѣ, Господи Боже, за все»...

Таково было послѣднее слово Митрополита Веніамина.

Передать настроеніе, охватившее публику — невозможно. Иное легче пережить, чѣмъ описать.

Трибуналъ сдѣлалъ перерывъ.

Затѣмъ объясненія подсудимыхъ продолжались.

Профессоръ Ю. П. Новицкій былъ очень кратокъ. Онъ указалъ, что привлеченіе его къ дѣлу объясняется лишь тѣмъ, что онъ состоялъ предсѣдателемъ Правленія О-ва объединенія правосл. приходовъ. Въ приписываемыхъ же ему дѣяніяхъ, онъ совершенно неповиненъ. Но, если сов. власти нужна въ этомъ дѣлѣ жертва, онъ готовъ безъ ропота встрѣтить смерть, прося лишь о томъ, чтобы сов. власть этимъ и ограничилась и пощадила остальныхъ привлеченныхъ.

И. М. Ковшаровъ заявилъ, что онъ знаетъ, какая участь его ожидаетъ. Если онъ давалъ объясненія въ свою защиту, то только ради того, чтобы закрѣпить въ общественномъ сознаніи, что онъ умираетъ невиннымъ.

Сильное впечатлѣніе произвело послѣднее слово архимаидрита Сергія. Онъ нарисовалъ картину аскетической жизни монаха и указалъ на то, что, отрѣшившись отъ всѣхъ переживаній и треволненій внѣшняго міра, отдавши себя цѣликомъ религіозному созерцанію и молитвѣ, — онъ одной лишь слабой физической нитью привязанъ къ сей жизни. «Неужели же», сказалъ онъ: «трибуналъ думаетъ, что разрывъ и этой послѣдней нити можетъ быть для меня страшенъ. Дѣлайте свое дѣло. Я жалѣю васъ и молюсь о васъ».

Объясненія остальныхъ подсудимыхъ особаго интереса не представляли. Большинство заявило, что ничего прибавить къ рѣчамъ защиты не имѣетъ.

Предсѣдатель объявилъ, что приговоръ будетъ объявленъ завтра (въ среду 5-го іюля) вечеромъ.

/с. 56/ Ко времени объявленія приговора залъ былъ почти пустъ. Обыкновенной публики не пускали. Зато хоры были переполнены красноармейцами.

Въ 9 час. вечера трибуналъ вышелъ, и предсѣдатель огласилъ приговоръ.

Были присуждены къ разстрѣлянію десять лицъ: Митрополитъ Веніаминъ, архимандритъ Сергій, Ю. П. Новицкій, И. М. Ковшаровъ, епископъ Венедиктъ, Н. К. Чуковъ (настоятель Казанскаго собора и ректоръ богословскаго института), Л. К. Богоявленскій (настоятель Исаакіевскаго собора), М. П. Чельцовъ (протоіерей), Н. Ф. Огневъ (профессоръ военно-юридической академіи) и Н. А. Елачичъ (б. пом. статсъ-секр. государственнаго Совѣта). Остальные обвиняемые были приговорены къ тюремному заключенію на разные сроки, — съ «изоляціей» и безъ таковой. Значительная часть подсудимыхъ (главнымъ образомъ, изъ уличной толпы) была оправдана.

«Хоры» привѣтствовали приговоръ аплодисментами.

На подсудимыхъ, ихъ защитниковъ и сумѣвшихъ проникнуть въ залъ немногихъ лицъ изъ публики приговоръ особаго впечатлѣнія не произвелъ.

Многіе знали его содержаніе уже за много дней и были къ нему подготовлены.

Потянулись томительные дни. Кассаціонныя жалобы, поѣздки въ Москву, хлопоты, ходатайства передъ ВЦИК-омъ о помилованіи.

Предвѣстникомъ окончательнаго результата былъ омерзительный длинный пасквиль Красикова, появившійся въ московскихъ «Извѣстіяхъ», — въ которомъ этотъ быв. присяжный повѣренный наносилъ послѣдній ударъ въ спину беззащитнымъ и безпомощнымъ осужденнымъ, доказывая, что о помилованіи первыхъ четырехъ приговоренныхъ къ разстрѣлянію, не можетъ быть и рѣчи. Президіумъ ВЦИК-а такъ и постановилъ, замѣнивъ только послѣднимъ шести подсудимымъ разстрѣляніе — долгосрочнымъ тюремнымъ заключеніемъ (еп. Венедикту, Чукову, Богоявленскому, Чельцову, Огневу и Елачичу).

Въ понедѣльникъ, 14 августа 1922 г. лицамъ, явившимся въ домъ предварительнаго заключенія для обычной передачи пищи Митрополиту, отцу Сергію, Новицкому и Ковшарову, было объявлено, что эти заключенные «потребованы и уже отправлены въ Москву». Люди, знающіе большевицкій условный жаргонъ, поняли въ чемъ дѣло...

Въ ночь съ 12 на 13 августа Митрополитъ, о. Сергій, Новицкій и Ковшаровъ были увезены изъ тюрьмы и разстрѣляны въ нѣсколькихъ верстахъ отъ Петрограда.

/с. 57/ Имѣются нѣкоторыя свѣдѣнія (сообщенныя при обстановкѣ, гарантирующей ихъ достовѣрность) о послѣднихъ минутахъ разстрѣлянныхъ...

Новицкій плакалъ. Его угнетала мысль о томъ, что онъ оставляетъ круглой сиротой свою единственную 15-лѣтнюю дочь. Онъ просилъ передать ей на память прядь своихъ волосъ и серебряные часы.

О. Сергій громко молился: «прости имъ, Боже, — не вѣдаютъ бо, что творятъ».

Ковшаровъ издѣвался надъ палачами.

Митрополитъ шелъ на смерть спокойно, тихо шепча молитву и крестясь.

Такъ умерли эти люди.

Опасаясь возбужденія петроградскихъ рабочихъ массъ, вызваннаго приговоромъ, большевики не рѣшились объявить разстрѣлъ Митрополита въ Петроградѣ и распустили слухъ, что Митрополитъ увезенъ въ Москву. По другимъ даннымъ, православные мученики были отвезены на ст. Пороховые по Ириновской ж. д. и тамъ разстрѣляны.

Предварительно всѣ были обриты и одѣты въ лохмотья, чтобы нельзя было узнать, что разстрѣливаютъ духовенство.

Населеніе долго не хотѣло вѣрить смерти Митрополита. По этому поводу создавались разныя легенды. Утверждали, между прочимъ, что большевики гдѣ-то тайно заточили Митрополита. Возникновенію этихъ слуховъ способствовало, между прочимъ, отсутствіе, офиціальнаго сообщенія о томъ, что приговоръ «приведенъ въ исполненіе». Впрочемъ, въ этихъ легендахъ (говорятъ и понынѣ держащихся) есть нѣкая частица истины, какъ почти во всѣхъ народныхъ преданіяхъ: физически Митрополитъ Веніаминъ убитъ — въ этомъ, къ несчастью, нѣтъ сомнѣнія — но въ сердцѣ народномъ его свѣтлый образъ навсегда останется живымъ... 
 

Источникъ: Новые мученики Россійскіе. Первое собраніе матеріаловъ. Составилъ Протопресвитеръ М. Польскій. — Jordanville: Типографія преп. Іова Почаевскаго. Свято-Троицкій монастырь, 1949. — С. 25-57.