Главная страница

Петр Ι и дихотомия русского имперского бытия[1]

Подлинный смысл преобразований императора Петра Великого

А.Н. Боханов, доктор исторических наук (+2019)

ЧАСТЬ 2

Замечательно полно подобный феномен выразил философ В. С, Соловьев (1853-1900). В своем широко известном эссе «Русская идея», опубликованном первый раз на французском языке в Париже в 1888году, он писал о заслугах Первого Императора: «отбросив слепой национализм, проникнутый просвещенным патриотизмом, видящим истинные потребности своего народа, он не останавливается ни перед чем, чтобы внести, хотя бы насильственно, в Россию ту цивилизацию, которую она презирала, но которая была ей необходима; он не только призывает эту чуждую цивилизацию, как могучий покровитель, но сам идет к ней, как смиренный служитель и прилежный ученик; и, несмотря на круглые недочеты в его характере, как частного лица, он до конца являет достойный удивления пример преданности долгу и гражданской доблести».[1]

Оценка В. С. Соловьевым Императора Петра – панегирическая вершина; приведенный пассах – одна из граней ее. Хотя даже и здесь невозможно не заметить внутренних противоречий. Они не есть результат незнания, исторического невежества. Соловьев – один из самых ярких русских интеллектуалов, по мощи интеллекта и кругозора с ним мало кого можно сравнить. Он прекрасно знал фактуру русской истории – и потому, что окончил историко-филологический факультет, и потому, что был сыном выдающегося историка С. М. Соловьева. Ему была известна и эмпирическая история Церкви, от самых ранних фаз ее земного явления до того состояния, в котором она находилась во второй половине ΧΙΧ века. Осведомлен он был и о церковных расколах, об их внешних причинах и поводах, приведших к конфессиональной распещренности Христианства, видя в том тяжелый недуг Церкви. Для «излечения», для воплощения в жизнь идеи «христианского всеединства», философ призывал Россию к «национальному самоотречению».

В своей историософской конструкции образ Петра В. С, Соловьев уподоблял святому Владимиру, который тоже «насильно» ввел на Руси Христианство, открыв людям «истинной веры». По мысли философа, благодаря Петру Первому Россия опять совершила подобный акт самопожертвования, но теперь уже во имя « света цивилизации». Он призывал продолжить дело этих великих героев русской истории и еще раз отречься от себя. Правда, философ не уточнял, что «европейская цивилизация» на практике означала «буржуазную цивилизацию», при которой властвовали личный интерес, своекорыстный расчет, торжество частного «я» над общим «мы». Этого никогда не было и не могло быть в условиях той «христианской цивилизации», которую созиждело на Руси Православие и начало которой положил равноапостольный князь Владимир Святославович. Для Соловьева же Православие – всего лишь религия «национальная», «племенная», и, чтобы «влиться в общемировой поток истории», Россия и должна отбросить свою «национальную замкнутость».

Историософия В. С, Соловьева выразительно показывает, что даже самый представительный интеллектуальный багаж, если он не сопряжен с искренним православным чувством, открыть никакого «смысла» в русской истории не в состоянии. Без Праволсавия и вне Православия отнология русской истории закрыта для постижения. Она – не в установлениях, не в учреждениях, вообще не в социальной действительности, где ее обычно искала секулярная историческая наука. Она надмирна, метафизична и в этом своем космологическом измерении недоступна рациоаналистическому постижению.

В энциклопедических изданиях В. С. Соловьева аттестуют по-разному: философом, богословом, христианским богословом, мыслителем, но никто и никогда не сопрягал его творчество с Православием. Подобной сущностной корреляции никогда не существовала. И не столь важно, принял ли философ перед смертью Причастие по православного обряду или нет. Если обрядово он и не порвал с Православием, он никогда не чувствовал себя православным, и о том свидетельствует все его творческое наследие. Он не высказывал почитания вере предков, а потому, как заметил И.С. Аксаков, «у него не было и любви к России».[2]

В одном историософском пункте позиция В. С. Соловьева является бесспорной: Петр Ι действительно насильственно насаждал «европейскую цивилизацию». Правда, при этом обычно не принято поднимать вопроса о цене преобразований, которая, среди прочего, выражалась и в бесчисленном количестве загубленных человеческих жизней. За время правления Петра Ι, за неполные тридцать лет, население России, по разным оценкам, уменьшилось от 20 до 40 %.[3] Кстати сказать, за сорок лет безраздельного правления  «кровавого тирана» Иоанна Грозного численность населения в подвластной ему Московии увеличилась почти вдвое.[4]

Все «материалисты», «прогрессисты», «эволюционисты» тут как в оцепенении. Хотя давно уже установлено, что эпоха Петра Великого – пик государственного насилия, в том числе и в применении смертной казни.[5] Никто даже приблизительно не установил количество погибших «во славу преобразований». Однако правда состоит в том, что никто из «русских европейцев» и не проявлял желания такие потери считать. В других случаях «математические выкладки» и «статистические показатели» - излюбленный прием при доказательстве «русской отсталости». Здесь же статистика замолкает.

Сам Петр, его клевреты и многочисленные симпатизанты трактовали человеческие потери, связанные с военными кампаниями Преобразователя, как и многочисленными казнями неугодных, как неизбежные жертвоприношения на петровский «алтарь Отечества». Метафорически злодеяния Царя-Императора так часто воспринимаются до сих пор. Но при этом почему-то не возникает вопроса: что же, до Петра на Руси не существовало «алтаря Отечества»?  Конечно же, он наличествовал. Только тогда «алтарь Отечества» и церковный алтарь значили одно и то же. И лишь с Петра они стали существовать и восприниматься раздельно.

В один исторический миг на Руси все чуждое начало признаваться властью своим, а все исконное в одночасье стало третироваться как негодное. Это явилось потрясением национально-религиозного сознания. Историк Церкви, в целом весьма высоко оценивавший «петровскую революцию», вынужден был признать, что «все преобразования Царя были проникнуты духом секуляризации, который поколебал всю совокупность норм народной жизни».[6]

Впервые в русской истории властью завладел и ею безраздельно начал распоряжаться не просто «плохой правитель». Суть несчастья состояла не в «самодурстве», «кураже», «прихотях» и «жестокостях» - такие качества и проявления верховной власти русские готовы были сносить не ропща. Самое страшное состояло в том, что правитель «от Бога» стал творить «не Божье дело», начал «разрушать русское». В таком восприятии происходящего сходились и сторонники протопопа Аввакума из числа староверов, и приверженцы ортодоксального Православия.

Грубые и безоглядные нововведения Петра способствовали обострению эсхатологический переживаний и ожиданий, которые никогда в православном мире не исчезали, но обострялись до чрезвычайности в моменты исторических потрясений. По заключению исследователя, «пришествие антихриста ожидалось в 1666., когда оно не исполнилось, стали считать его, 1666г., не от Рождения Христа, а от Его Воскресения, т.е. стали ждать его в 1699г. (1666+33=1699). И все за несколько дней до начала этого года (25 августа 1698г., ; следует иметь в виду, что новый год начинался с 1 сентября явился Петр из первого своего заграничного похода, причем его пребывание было сразу же ознаменовано целым рядом культурных нововведений (уже на следующий день началась насильственная стрижка бород; уничтожение бород было ознаменовано в новолетие 1699г.; тогда же началась и борьба против национальной русской одежды и ряд других реформ того же порядка).[7] С этим естественно связывали слух о том, что настоящего Петра за границей убили, причем слухи эти начались еще до возвращения Петра. Надо полагать, что легенда о «подмененном царе» способствовал и карнавальный маскарад Перта, который во врем вояжа принял на себя роль урядника Петра Михайлова».[8]

Надвигающуюся угрозу русскому благочестию православные пастыри разглядели на самой ранней стадии ее явления. В своем «Завещании» Патриарх Иоаким (1674-1690) заповедовал: «Всякое государство свои нравы и обычаи имеет, в одеждах и поступках свое держит, чужого не принимают, чужих вер людям никаких достоинств не дают, молитвенных храмов им строить не позволяют».[9]

Голос архипастыря Петром Алексеевичем услышан не был.

Власть постепенно, но все более заметно начала умалять Святоотеческую веру, а затем и прямо отступать от нее. По замечанию философа-богослова Г. В. Флоровского (1893-1979), «новизна Петровской реформы не в западничестве, но в секуляризации. Именно в этом реформа Петра была не только поворотом, но и переворотом». Монарх самочинно насадил «психологию переворота», инициировав подлинный русский культурный раскол. Отныне государственная власть начинает самоутверждаться в своей самодостаточности, а человеческая личность оценивается уже не с позиции нравственно-религиозных качеств, а с точки зрения ее пригодности для «политико-технических задачь и целей».[10]

Нет никаких оснований приписывать Петру Ι  изначальный злокозненный русофобский замысел. Он, конечно же, руководствовался в своей деятельности идеей «блага» страны, понимая его лишь с позиции властного прагматического расчета. Онхотел неограниченной власти не во имя власти, а «во имя России». Искренность этого порыва Преобразователя восхищала многих исследователей. Как писал историк А. С. Лаппо-Данилевский (1863-1919) , «после низложения Никона раздвоение власти не могло продолжаться: оно грозило государственному единству, и было окончательно упразднено Петром Великим»[11]. Данный «популярный «оправдательный аргумент» удивителен, если учесть, что никакой «диархии» к моменту воцарения Петра в реальности уже не существовало. Поэтому говорить об «угрозе единству» можно лишь руководствуясь безоглядным чувством пиететного преклонения перед образом Первого Императора.

Иногда можно встретить утверждения, что Петр Ι «унизил» Церковь . Думается, что такя формулировка – бессмыслица. ПО поду содержания понятия «Церковь» замечательно высказался в начале XX века архимандрит Сергий (Тихомиров; 1871-1945). «Если мы станем на точку зрения апостольскую, нам будет преподноситься образ Церкви как великого Тела Христова: Глава Тела – Христос. Члены – все верующие в него, без различия званий, состояний, наций. Глава не мыслится без тела, тело не мыслится без главы. Взаимоотношение между Главою и Телом постоянное, живое, не прекращающееся».[12]

«Церковь» в своем исходном, высшем, абсолютном значении никакой смертный, даже наделенный безбрежной властью, «унизить» не в состоянии. Он может изменить и даже упразднить земное установление, «общину людей», историческое социальное явление, но «отнять» Церковь, «лишить» Веры он не в силах. Однако оскорбить чувства верующих, умалить святыни своим святотатством повелитель может, в особенности если отмечен знаком сакрального избранничества.

Характерно, что Петр Ι  в своей законотворческой деятельности предал забвению «Уложение» отца Алексея Михайловича, хотя формально оно и не упразднялось. Мало того. 18 марта 1700 года даже появился Указ, в котором говорилось, что «новоуказанные статьи» должны служить кК бы продолжением «Уложения» 1649 года.[13] Однако «новоуказанных статей» появлялось так много, они имели столь широкий предметный охват, что «Уложение» было по факту отменено. За последние двадцать лет правления Петра Ι  (1705-1725)  в законотворческом процессе не только нет ссылок на «Уложение»; оно вообще больше не упоминается.

Отказ от наследия Алексея Михайловича проявился в принципиальном изменении отношения верховной власти к Церкви. Давно известно: самый страшный ущерб достоинству Церкви всегда наносили не атеисты-богохульники, даже самые воинственные, а, - недостойные пастыри. В случае с неблачестивым Царем этот урон неизмеримо весомее, особенно учитывая тот факт, что Русь, невзирая на все несовершенства и отступления, в целом являла образ Государства-Церкви. Петр решительно и безоглядно постарался разорвать эту органическую связь. Русь становилась светской Империей, в которой Православие сделалось лишь главной концессией. Теперь не Церковь пребывала в Империи и не Империя была в Церкви; отныне, по протестантскому образцу, Церковь становится как бы ведомством, обязанным обслуживать «государственный интерес».

Продолжение следует