• император Николай I
• завещание императора Николая I

Духовное завещание государя императора Николая Павловича

Литография с картины Франца Крюгера: Николай I и его сподвижники, 40-е г.

Из "Последние часы жизни Императора Николая I" Дмитрия Николаевича Блудова

Завещание писано, от начала до конца, Собственной рукой Государя еще в 1844 году, (4 мая, в день Вознесения, как Он означил в конце акта под Своей подписью). Им означено также, что "хотя сие завещание есть черновое, но Он просит все исполнить по сей бумаге, если Он не успеет переписать ее набело".

При чтении сего "завещательного акта" не знаешь, чему более удивляться с наслаждением, из выражаемых, или, точнее, дышащих в каждом слове оного чувств: нежной ли попечительностью отца семейства, который входит во все подробности положения супруги и детей, или пламенной любви к Отечеству и к славе его, или, наконец, христианскому смирению и великодушию.

Нужно также заметить, чтобы предупредить, буде сие возможно, нелепые слухи, подобные тем, которые распространяются иными журналами о мнимом, никогда не существовавшем политическом завещании Петра Великого, - что в "завещательном акте Императора Николая Первого", акте написанном за несколько пред сим лет Самодержцем обширнейшего в мире Государства, в полной крепости мужества, среди обстоятельств самых благоприятных даже и для видов честолюбия, если бы Он имел их, нет ни одной статьи, ни одного слова, относящегося к политике, не только внешней, но и внутренней: Он знал, что всякое указание сего рода, сделанное Государем и Отцом, могло бы до некоторой степени стеснить или затруднить действия Преемника Престола Его при какой либо внезапной перемене обстоятельств.

Он знал также и правила и сердце сего Преемника (здесь государь император Александр II), и не сомневался, что все будет сделано Им во благо России, как бы Он сделал Сам на Его месте и в Его положении.

Cиe завещание, за исключением нескольких распоряжений о Собственном личном имуществе Императора, есть, можно сказать, "тайная беседа души Его с Собою", излияние "Его мыслей и чувствований, как человека и Христианина".

Он даже не хотел наименовать сего акта Своего "Последней Волей", не дозволяя Себе повелевать из-за гроба, и дал ему название более скромное, даже смиренное: "Своих последних желаний".

Освятив по обычаю христианскому, начало сего завещательного акта именем Божиим: Отца и Сына и Святого Духа, Государь продолжает:

В 1831 году, июня 21-го, при самом развитии холеры написал Я наскоро последние Мои желания. Милосердому Богу угодно было не только сохранить жизнь всему Нашему тогда семейству, но по благодати Божией Оно с тех пор получило значительное приращение.

Счастливые cии события изменить должны отчасти первые Мои намерения; почему нужным считаю постановить следующее, как изречение "последних Моих желаний".

Статья 1-я завещательного акта посвящена вполне Той, которая во всю жизнь ныне почившего в Бозе Императора занимала первое место в Его сердце, после чувства Монарших к России обязанностей. Означив недвижимые имения разного рода, дворцы, дачи, мызы и деревни, составляющую личную собственность Государыни Императрицы Александры Федоровны, Он прибавляет: Желаю, однако, чтоб Жене Моей предоставлено было пользоваться покоями Ее в Зимнем Дворце, на Елагином острову и в новом Дворце в Царском Селе.

Кроме того, хотя по праву наследства Николаевский Дворец, (Аничков), принадлежать должен Старшему Моему Сыну, но по жизнь предоставляю пользоваться оным Жене Моей, ежели Ей cie угодно.

Завещаю всем Детям и Внучатам Моим любить и чтить Их Родительницу и пещись об Ее упокоении; предупреждать Ее желания и стараться утешать Ее старость нежной их попечительностью. Никогда и ничего важного во всю Их жизнь не предпринимать, не испрося предварительно Ее совета и материнского благословения.

Младшим Моим Сыновьям быть до совершеннолетия в полной Ее зависимости.

В статьях 2, 3, 4 и 6-й, упомянув, что подаренный Ему Императором Александром Первым Николаевский (Аничков) Дворец со всеми в разное время к нему прикупленными домами и местами, а равно оставленное Императрицей Марией Федоровной Гатчинское имение, на основаниях и условиях в Ее духовной постановленных, должны принадлежать Наследнику Престола, - Которого Он, по вдохновению отеческого предчувствия и как будто уже считая Себя вышедшим из здешнего мира, везде называет Императором, - Государь предназначает Ему и Собственный Свой в Царском Селе Арсенал, а Великому Князю Константину Николаевичу "все морские модели, телескопы и рупора, медальный Кабинет и Собственную Свою Библиотеку в Аничковом Дворце".

Статьи 5, 7 и 8-я заключают в себе распределение оставленного Императрицей Марией Федоровной особого капитала между Великими Князьями: Константином, Николаем и Михаилом Николаевичами, с означением сделанного из частей их употребления, покупкой Стрелинского имения для Великого Князя Константина Николаевича, мызы Знаменской для Великого Князя Николая Николаевича, и Малой Знаменской для Великого Князя Михаила Николаевича.

В статье 7-й, говоря о мызе принадлежащей Великому Князю Николаю Николаевичу, и находящейся в пожизненном владении Государыни Императрицы Александры Федоровны, Государь прибавляет: "от Жены Моей зависеть будет, когда дачу угодно будет предоставить в пользу Моего Сына; Я бы желал, чтобы cie последовало тогда, когда вступит Он в брак".

Не забывая ничего, Император предоставляет Великим Князьям, Сыновьям Своим, разделить собственную конюшню Его поровну и по жеребию (ст. 9), а Великому Князю Михаилу Павловичу (ум. 1849) выбрать из большой конюшни тех лошадей, которых пожелает Себе взять (ст. 10). Но и посреди сих семейных, хозяйственных распоряжений, мы встречаем движение и порывы чувства попечительной, нежной внимательности Государя и к бедным, получавшим от Него пособие, и к ближней комнатной и прочей прислуге Его, и к жившим у Него старикам -инвалидам.

Сказав в статье 11-й, что весь наличный Его капитал, под разными наименованиями хранимый в ведении Собственной Его Величества Конторы, должен быть разделен поровну между тремя Великими Княгинями Марией, Ольгой и Александрой Николаевнами, Он тотчас присовокупляет:

"но как на проценты сего капитала платились многие пенсионы, то прошу таковые принять на Государственное Казначейство, или на Кабинет, как Императору угодно будет (о сих капиталах в той же 11 статье Государь постановляет, что они должны оставаться всегда в России; что Великие Княгини могут только пользоваться процентами с оных, разве пожелают на капиталы свои приобрести в России же недвижимую собственность).

В следующей, 12-й, статье: "Желаю, чтоб всей Моей Комнатной прислуге, верно и усердно мне служившей, обращены были их содержание в пенсионы. К сей же прислуге причитаю Лейб-Рейткнехтов и кучера Моего Якова (?); а в ст. 15-й: "Прошу Императора милостиво призреть стариков-инвалидов у Меня живших по разным местам под названием "Арсенальных". Желаю, чтоб они доживали свой век на прежнем положении, разве угодно Ему будет улучшить их содержание".

Государь также просит Наследника Своего (ст. 13) обратить внимание на верную и долговременную службу Тайного Советника Блока (Александр Иванович), пожаловав ему пенсию, равняющуюся содержанию, которое он получал.

Статья 14-я особенно замечательна трогательным выражением чувства долговременной дружбы. Император говорит о товарищах первых лет Своих языком сердца, и в словах Его исчезает всякое расстояние между Государем и подданными.

"С Моего детства два лица были Мне друзьями и товарищами; дружба их ко Мне никогда не изменялась. Генерал-Адъютанта Адлерберга (Владимир Федорович) любил Я как родного брата и надеюсь по конец жизни иметь в нем неизменного и правдивого друга. Сестра Его, Юлия Федоровна Баранова воспитала трех моих дочерей, как добрая и рачительная родная. Обоим им прошу назначить в мою память пенсионы сверх получаемых, по 15 т. руб. сер. В последний раз благодарю их за братскую любовь".

В следующих статьях (16 и 17), Государь, изъявляя благоволение и признательность всем бывшим при воспитании Великих Князей и Великих Княгинь детей Его, завещая любить и уважать их и предоставляя Наследнику Престола упрочить их благосостояние, благодарит и бывшего в то время Духовником Его, Отца Музовского (Николай Васильевич) и Лейб-Медиков: Арендта (Николай Федорович), Маркуса (Михаил Антонович), Мандта (Мартын Мартынович) и Рейнгольда (Эмилий Иванович), за их труды и попечение; "благодарить душевно", - таковы собственные слова Его Императорского Величества, тех, которые имели счастье служить Ему и быть к нему более или менее близкими по своему званию и Его доверенности, именуя в особенных пунктах (ст. 18, 21 и 22-я) Князя Петра Михайловича Волконского, "который не смотря на преклонные лета, с неизменным усердием и привязанностью пекся, как обо Мне, так и обо всем Моем семействе и о Моих собственных делах"; Князя Иллариона Васильевича Васильчикова, о коем Он говорит:

"Я начал службу под его начальством, он был Мне всегда другом, наставником и впоследствии первым помощником в государственных делах"; и Генерал-Фельдмаршала Князя Варшавского (Иван Федорович Паскевич), "как за его искреннюю привязанность и дружбу, так и за геройские подвиги, коими он возвеличил славу Нашего оружия и попрал измену".

Из тех находившихся при нем безотлучно или употребленных Им в делах управления, коих Он так милостиво благодарит за труды и точное исполнение поручений Его и за верную службу, столь полезную государству (ст. 19 и 20), многие упредили своего Монарха смертию, оставшиеся, уже в небольшом числе, будут свято сохранять в сердце своем cie последнее Его одобрение.

Счастливы, если они могут оправдать его усердным служением Державному Сыну Незабвенного (здесь подлинные слова ст. 19-й и 20-й о коих упоминается выше сего: (19) "Благодарю Г. Бенкендорфа и Г. Орлова за неизменную их дружбу и почти безотлучное при Мне нахождение и труды, и усердие с которым выполняли все па них возлагавшееся. (20) Благодарю К. Чернышева, К. Меншикова, Г. Нессельрода, Г. Канкрина, Г. Блудова, Г. Киселева за их верную службу столь полезную Государству").

Государь изъявляет также благоволение и признательность всем бывшим при нем Генерал - Адъютантам, Генералам Свиты Его и Флигель-Адъютантам (ст. 23), завещая им с той же любовью и преданностью служить Его Сыну. И переходя от частных лиц, при Нем служивших, к любезным Своим войскам вообще, говорит:

"Благодарю славную верную Гвардию, спасшую Россию в 1825 году, и равно храбрые и верные Армию и Флот; молю Бога, чтоб сохранил в них навсегда те же доблести, тот же дух, коими при Мне отличались; покуда дух сей сохранится, спокойствие государства и вне, и внутри, обеспечено и горе врагам его!

Я их любил как детей Своих, старался, как мог, улучшить их состояние; ежели не во всем успел, то не от недостатка желания, но от того, что или лучшего не умел придумать, или не мог более сделать" (ст. 25).

За сим Он обращается снова к Членам Августейшего Семейства Своего и к другим близким к нему по крови или союзам брачным, благодаря за дружбу Родственников и Свойственников Своих и Государыни Императрицы (ст. 28, 29 и 30). О Старшей Сестре Своей, Великой Княгине Марии Павловне, Он говорит:

"Я питал к Ней с детства особую привязанность за всегдашние Ее ко Мне милости. Позднее, Ее дружба для Меня сделалась еще драгоценнее, и ни к кому на свете не имел Я толикого доверия; Я чтил Ее, как Мать, и Ей исповедовал всю истину из глубины Моей души.

Здесь, в последний раз повторяю Ей Мою душевную благодарность за отрадные минуты, которые проводил в Ее беседе"; а о Великом Князе Михаиле Павловиче, Который предназначался Им в сем завещании Душеприказчиком Его вместе с Царствующим Императором и с Генерал-Адъютантами князем Волконский, и графом Адлербергом, - "Государю и всему Семейству Моему завещаю любить и уважать брата Моего и верного друга Михаила Павловича; Он Им живой пример, как Им Брату служить должно".

При сем случае душевно благодарю Михаила Павловича за Его братскую любовь и всегдашние услуги: "прошу Его не оставлять добрыми советами Моих детей, Которых поручаю Его благорасположению".

Он также завещает, или, по слову Его, "заклинает Детей и Внуков любить и чтить Своего Государя от всей души, служить Ему верно, неутомимо, безропотно, до последней капли крови, до последнего издыхания, и помнить, что Им надлежит примером быть другим, как служить должно верноподданным, из которых Они первые" (ст. 20).

"Я уверен, продолжает Государь (ст. 27), что Сын Мой Император Александр Николаевич будет всегда почтительным, нежным Сыном, каким всегда умел быть с Нами; долг этот еще священнее с тех пор, когда Мать Его одна! В Его любви и нежной привязанности, также и всех детей и внучат, Она должна обрести утешение в Своем одиночестве.

В обхождении с братьями Своими, Сын Мой должен уметь соединять снисходительность к Их молодости с необходимой твердостью, как Отец Семейства, и никогда не терпеть ни семейных ссор, ничего либо могущего быть вредным пользе службы, тем паче Государства, а в подобных случаях, от чего Боже нас сохрани, помнить наистрожайше, что Он Государь, а все прочие Члены семейства - подданные".

Все cie, столь замечательное духовное завещание ныне почившего в Бозе Императора, писано Им без всякого приготовления и начертанного заранее плана, единственно по вдохновению чувств, наполнявших Его душу. Но по тому ж вдохновению, Он, как будто с намерением, сберег для последних статей черты всего более и вернее изображающие все движения, все состояние сей чистой Его души, просвещенной, согретой Верой, исполненной непритворного христианского смирения.

"Благодарю, говорит Государь (ст. 31) всех Меня любивших, всех Мне служивших. Прощаю всех, Меня ненавидевших".

"Прошу (ст. 32) всех, кого мог неумышленно огорчить, Меня простить. Я был человек со всеми слабостями, коим люди подвержены; старался исправиться в том, что за Собой худого знал. В ином успевал, в другом нет; прошу искренно Меня простить".

"Я умираю (ст. 33) с благодарным сердцем за все благо, которым Богу угодно было на сем преходящем мире Меня наградить, с пламенной любовью к Нашей славной России, которой служил по крайнему Моему разумению верой и правдой; жалею, что не мог произвести того добра, которого столь искренно желал.

Сын Мой Меня заменит. Буду молить Бога, да благословить Его на тяжкое поприще, на которое вступает, и сподобить Его утвердить Россию на твердом основании страха Божия, дав ей довершить внутреннее ее устройство, и отдаля всякую опасность из вне".

"На тя Господа уповахом; да не постыдимся во веки"!

"Прошу (ст. 34 и последняя) всех Меня любивших молиться об успокоении души Моей, которую отдаю Милосердому Богу, с твердой надеждой на Его Благость и предаваясь с покорностью Его воле. Аминь".

В отдельной при завещании записке, после распоряжений о некоторых, соединённых с особенными воспоминаниями иконах, Государь назначает, Членам Своего Августейшего Дома и разным частным лицам, в том числе и комнатным Своим служителям, подарки из принадлежавших Ему вещей.

Почти все они маловажны по цене. Он знал, как сии вещи, не смотря на их большее или меньшее внутреннее достоинство, будут драгоценны для тех, кои получат их, еще из рук Государя, хотя и после кончины Его.

В заключение сей записки Он просит настоятельно устроить Его похороны, как можно проще и сократить время траура, "изъявляя с тем вместе желание быть похороненным за Батюшкою, у спины, так чтобы осталось место для Жены подле Меня".

Сверх сего к завещанию, или по выражению Государя, к "изъявлению Его последних желаний", приложена особая, составленная уже в 1845 году (3 марта) статья.

"29-го июля 1844 года Богу угодно было отозвать к себе Любезнейшую дочь Нашу Александру. Смиряясь пред неисповедимой волей, Мы не ропща сносим жестокий сей удар, с твердым упованием, что ежели так сбылось по воле Его, то сбылось к лучшему, и что Ей при Создателе Ее отраднее, чем здесь в суетах жизни.

Молим Господа, да сохранить нам, других Нам милых.

Назначавшийся 11-ю статьей к дележу между трех Моих дочерей наличный собственный капитал, разделить ныне дочерям Моим - Марии и Ольге поровну.

Вещи, предназначавшиеся дочери Моей Александре, оставляю Сыну Александру к распределению по Его усмотрению. Медальон и печать, которые покойная дочь Мне подарила на одре смерти, - завещаю Жене Моей, а после Ее, сыну Александру.

Портрет дочери Александры, что у Меня на столе, госпиталю (Александринская женская больница для чахоточных и хронически больных на Надеждинской улице), строящемуся в Ее память".

Читая cие трогательное приложение к завещанию и самый завещательный акт, все те, которые внимательно и беспристрастно следовали за всеми делами Императора Николая в продолжение 30-тилетняго славного Царствования, и те, коим была известна Его примерная, назидательная и для частных людей, семейная жизнь, могут еще, по прочтению неискусного, но верного и полного извлечения из Его завещания, научиться лучше знать, лучше ценить прекрасные качества великой души Его, твердой и нежной.

"Блаженны чистые сердцем; тии Бога узрят".
(Eванг. от Матф. гл. I)
24 марта 1855 года

https://dzen.ru/a/ZFX6sIORtAt73ssX

• Февральская революция 1917г.
• В. В. Буймистров
• принц А. П. Ольденбургский
• император Николай ΙΙ

Воспоминания статского советника В.В. Буймистрова

о поездке принца А.П. Ольденбургского

в дни Февральской революции в Ставку

к императору Николаю II

Принц А.П. Ольденбургский. 1915 г.

Революция 1917 года - одно из важнейших событий XX столетия, отраженное в огромном количестве документов, в том числе дневниках и эпистоляриях самого императора Николая II, его родных и представителей правящей элиты и верхушки армии. Тем не менее, находятся все новые источники, освещающие те или иные стороны этого величайшего события отечественной и мировой истории.

В коллекции отдельных документов Государственного архива Российской Федерации (ГА РФ) среди автобиографий и воспоминаний известных политических, общественных, военных деятелей, представителей науки и культуры сохранились мемуары статского советника В.В. Буймистрова, состоявшего при принце А.П. Ольденбургском^[I] (написаны, скорее всего, в 1930-е годы). Они показывают отношение к революционным событиям 1917 года приближенным к царскому двору лиц и высших сановников. Отрывки из них представлены в настоящей публикации.

Вводимый в научный оборот текст назван: «Из воспоминаний о Февральской революции». Однако его полный вариант не обнаружен. Информация о В.В. Буймистрове содержится в автобиографии, которая приложена к его воспоминаниям. Имеются также краткие данные в справочниках^[II] и в Интернете. Наличие в тексте биографических сведений о Буймистрове, изложенных от третьего лица, указывает на то, что они готовились к изданию, но по неизвестным причинам так и не вышли в свет.

Буймистров Владимир Владимирович (1882-1948) - статский советник и камер-юнкер. Учился в Александровском лицее, а также в Англии. По окончании лицея недолго служил в МИД, в 1904 году назначен секретарем принца А.П. Ольденбургского, выступившего в начале ХХ века с проектом создания на Черноморском побережье в Гагре климатической станции с тем, чтобы со временем превратить ее в кавказскую Ривьеру. Эта деятельность принца нашла отражение в романе Ф. Искандера «Сандро из Чегема»^[III]. В 1906 году В.В. Буймистров назначен секретарем принцессы Евгении Максимилиановны^[IV], но продолжал работать и с принцем (в годы Первой мировой войны тот являлся верховным начальником санитарной и эвакуационной части). В 1916 году В.В. Буймистров исполнял должность управляющего дворцом принца.

После революции В.В. Буймистров - представитель адмирала А.В. Колчака в Вашингтоне и особо уполномоченный Российского общества Красного Креста в Северной и Южной Америке. В 1920-е годы - председатель Общества помощи Русской церкви в Америке; в те же годы некоторое время исполнял обязанности председателя попечительского совета Северо-Американской архиепископии Русской православной церкви, был председателем Американского общества помощи русским беженцам. Скончался 28 марта 1948 года в Гаване (Куба).

Таким образом, автор воспоминаний - служащий с большим жизненным опытом, человек, которому доверяли представители правящей династии, к тому же не испугавшийся революционных потрясений. Последнее обстоятельство заслуживает особого внимания.

Сейчас хорошо известна запись в дневнике Николая II, сделанная в дни Февральской революции: «Кругом измена и трусость и обман»^[V]. Несколько позднее военный и морской министр А.И. Гучков вспоминал, как генералы стремились «купить доверие Совета рабочих и солдатских депутатов»^[VI]. Однако, как следует из публикуемого документа, и Буймистров, и его непосредственный начальник принц Ольденбургский сохранили преданность императору. События конца февраля застали их в Гагре, и принц принял решение ехать в Ставку, на помощь царю. Они проследовали через ряд городов (Сочи, Туапсе, Ростов, Харьков, Курск, Орел, Брянск, Смоленск, Оршу) в атмосфере полной неопределенности и слухов.

Публикуемый документ интересен еще и тем, что в нем ярко и образно отражена реакция различных слоев населения на Февральскую революцию.

Вступительная статья, подготовка текста к публикации, комментарии и иллюстрации специалистов ГА РФ кандидатов исторических наук Б.Ф. Додонова и В.Д. Лебедева.

[I] Ольденбургский Александр Петрович, принц (1844-1932) - государственный деятель. Генерал от инфантерии (1895), сенатор, член Государственного совета (1896). Создатель абхазского курорта в Гаграх, основатель и попечитель Императорского института экспериментальной медицины (1890). Верховный начальник санитарной и эвакуационной части (1914). См.: БРЭ. М., 2014. Т. 24. С. 147-148.

[II] Александров Е. А. Русские в Северной Америке: Биографический словарь. Хемден; Сан-Франциско; СПб., 2005. С. 79.

[III] Искандер Ф. Сандро из Чегема. - М., 1989. - С. 49-74.

[IV] Евгения Максимилиановна, герцогиня Ольденбургская (1845-1925) - общественная деятельница. Покровительница благотворительных обществ: Петербургского попечительского комитета о сестрах милосердия общества Красного Креста (1868), Рождественской гимназии (1869) и др.

[V] Дневники императора Николая II (1894-1918). М., 2013. Т. II. Ч. 2. С. 297.

[VI] Мировые войны ХХ века. 2-е изд. М., 2005. Кн. 2. С. 293-294.

Из воспоминаний Владимира Владимировича Буймистрова 

В.В. Буймистров по окончании Императорского Александровского лицея служил короткое время в Министерстве иностранных дел и в 1904 году был назначен секретарем принца Александра Петровича Ольденбургского. В 1906 году, после пережитой опасной болезни, не будучи в силах выполнять тяжелую работу, сопряженную с должностью секретаря Его Высочества, был назначен Высочайшим приказом по Министерству Двора на должность секретаря при Е.И.В. принцессе Евгении Максимилиановне, однако продолжал работать также и с принцем. Затем он был назначен состоять при принце Александре Петровиче лично, а во время войны также и по званию Верховного начальника санитарной и эвакуационной части. С 1916 года В.В. Буймистров исполнял должность управляющего Двором принца. Таким образом, В.В. Бурмистров в течение 12-ти лет, предшествовавших государственному перевороту 1917-го года, почти неразлучно находился при принце, как во время пребывания Е.И.В. в Петрограде, так и во время путешествий принца по России и заграницей^[1].

В течение всей своей жизни принц Александр Петрович Ольденбургский неизменно показывал пример непоколебимого исполнения своего долга, полного самой сердечной заботы о народном благе и закончил свою многолетнюю службу Престолу и Родине верный тем же принципам, которыми во всю свою жизнь руководился.

Государь Император, в Высочайшем рескрипте, жаловавшем ему в 1916 году украшенные бриллиантами портреты императоров, которым он служил, сказал ему приблизительно следующее: «Благодарная Россия и доблестная ее Армия не забудут трудов Вашего Императорского Высочества».

Да будут слова эти пророческими, а наименование, данное ему английской газетой «Таймс»: «Великий русский старец» (The grand old man of Russia) да останется навек связанным с памятью о нем!

В середине февраля 1917-го года принц Александр Петрович Ольденбургский прибыл в Тифлис, где имел пребывание великий князь Николай Николаевич^[2]. Приехав в Тифлис, принц телеграммой вызвал меня из Петрограда, где он меня при своем последнем проезде с Западного фронта, оставил по делам.

В эти дни положение становилось в Петрограде по всем признакам критическим. Недостаток продовольствия и недочеты в его распределении были использованы недовольными элементами ради политической интриги. Из неуловимого источника текли, между прочим, слухи о готовящейся на 15-ое февраля революционной манифестации. У меня явилось сомнение, могу ли я, при таком положении вещей, оставить дела, порученные мне принцем, а также покинуть принцессу в парализованном ее состоянии и при наличии надвигающейся, как казалось опасности. Я телеграфировал об этом принцу, но ни 14-го, ни 15-го не произошло никаких особых событий, лишь дворцы и правительственные здания охранялись усиленными нарядами.

15-го вечером я выехал прямо в Гагры, куда также направлялся и принц, подчинившись настоятельным увещаниям врачей, находивших, что после недавней серьезной болезни, им перенесенной, пребывание в Гаграх, хотя бы в течение некоторого времени, для него совершенно необходимо. Я выехал, взяв с собой, согласно полученному распоряжению, нескольких лиц, служивших в Управлении верховного начальника санитарной и эвакуационной части. Через 48 часов мы прибыли в Туапсе и на автомобилях выехали в Гагры.

Гагры отличаются прекрасным климатом. В 1899 году вся местность, их окружающая, представляла сплошную дикую заросль. Теперь же, благодаря трудам принца, повсюду были рассеяны красивые виллы, прекрасные сады, гостиницы, санатории и т.д. Красота пути вдоль побережья совершенно сказочная. Нигде в Европе мне не случалось видеть подобной. Справа от нас расстилалась во всю свою безграничную ширь темно-синяя пелена Черного моря, слева чередовались самые разнообразные панорамы гор, покрытых цветами, кустами рододендронов и могучими деревьями. Местами водопады оживляли мелькавшие перед ним виды.

Более тысячи лет тому назад, во времена римского владычества, эти места служили римской аристократии местом зимнего пребывания. Некоторые историки упоминают о том, что тут были воздвигнуты великолепные дома, окруженные садами и парками. Следы таковых и по сей час существуют на побережье. События последующих столетий уничтожили и смели с лица земли все плоды римской цивилизации, царила здесь одна природа до той поры, когда вновь пришли люди и снова стали трудиться и водворять жизнь в опустевшем крае.

Но вот снова разразилась война. На Черном море всякое движение было приостановлено действиями неприятельского флота. Черноморская жел[езная] дорога, которая строилась правительством по усиленному настоянию принца, не была еще закончена^[3]. Над ее постройкой работало много военнопленных немцев, австрийцев, венгров и турок. В одном месте наш автомобиль был на некоторое время задержан из-за починки дороги, и я заметил двух турок, которые кланялись мне с сияющими лицами, как старому знакомому. Я узнал в них двух турецких каменщиков, работавших перед войной над постройкой моей дачи в Гаграх. Они, как оказалось, были взяты в плен под Эрзерумом.

При одном из поворотов дороги, когда перед нами открылась прелестная Гагринская бухта, мы увидели очертания, как нам показалось военных кораблей. Т[ак] к[ак] в то время неприятельские рейды и нападения были возможны, мы подумали, что перед нами единицы турецкого флота. Это предположение было тем более обосновано, что перед нами из воды торчали мачты и труба корабля, потопленного действиями неприятеля. Мысль, что принц и его окружение, быть может, подвержены опасности, заставила нас немедленно произвести разведку при посредстве ближайшей телеграфной конторы. Если бы нам не удалось получить нужных сведений на месте, мы предполагали снестись по телеграфу с адмиралом Колчаком, незадолго перед тем назначенным командующим Черноморским флотом^[4] и уже отличившимся своими энергичными действиями по обороне побережья и по уничтожению базы германской подводной лодки. Впрочем, наши беспокойства были скоро рассеяны, т[ак] к[ак] корабли, принятые нами за неприятельские, оказались нашими транспортными, стоящими в Гаграх на якоре.

Дворец принца в Гаграх был построен на скале, висящей над берегом, над каменной стеной крепости, построенной римлянами в шестом столетии^[5]. Теперь тут помещалась гостиница, правительственные учреждения, школа и церковь.

Несмотря на то что принцу было предписан полный покой, он продолжал и здесь получать отовсюду телеграммы и радио. Дни проходили очень быстро, но, вот, наступил злополучный вечер 28-го февраля.

Большинство членов Походной канцелярии принца, окончив работу, разбрелись по гостиницам и ресторанам. За этот день почти не поступало телеграмм, которые в обычное время приходили сотнями. Было около полуночи, и я только что собирался ложиться, когда внезапно в мою комнату вошел капитан Андрей Андреевич Фрейганг^[6] и сказал мне, что получена из Петрограда длинная шифрованная телеграмма. Так как мы предполагали возможность беспорядков в столице, мы тотчас принялись за расшифровку телеграммы, в которой генерал Хабалов, командующий войсками Петроградского военного округа^[7], сообщал, что в Петрограде произошло народное восстание, что толпы двигаются по городу с красными флагами и революционными знаменами, что большинство войск, вызванных для рассеяния толп, отказались действовать и переходят на их сторону, что арсенал захвачен и здание окружного суда горит. В расшифровывании последних слов принял участие сам принц, вошедший внезапно в комнату.

Принц приказал сейчас же созвать «военный совет» и через полчаса мы все сидели вокруг него. Принц потребовал, чтобы каждый, начиная с младшего, высказал свое мнение о том, что в данных обстоятельствах надлежит делать.

И.Репин. А.П. Ольденбургский. Этюд к картине "Торжественное заседание Государственного Совета". 
Государственный Русский музей, Санкт-Петербург.

Мнения были высказаны разные: одни предлагали ехать в Петроград или в Главную Ставку, другие - ехать к Государю, некоторые - к Николаю Николаевичу. Были высказаны мнения и за то, чтобы ехать в Москву и, наконец, чтобы оставаться на месте, ожидая дальнейших известий. Выслушав все мнения, принц сказал: «Господа, искренно Вас благодарю за данные Вами советы. Что касается меня лично, я завтра в 6 утра выезжаю к Государю». С этими словами он вышел из комнаты. Я шел за ним по коридору, ведшему к его кабинету. Он повернулся ко мне и, грустно взглянув на меня, произнес: «Cher ami, toujours au devant du danger». Помолчав немного и войдя в кабинет, сказал: «Куда же мне ехать? Вы знаете мое мнение обо всем положении». Его камердинер в это время снял с него китель, он сел в кресло. «Я самый старый член семьи... Когда император Александр II, которого я искренно любил, с гордостью показал нам новорожденного младенца, когда он же показал мне его таким маленьким (принц раздвинул руки на фут), то он просил меня быть ему таким же верным другом, каким я был для него самого, и не покидать его, если когда-либо он будет в опасности. Час этот наступил!». Он встал и прибавил: «Если кто-либо не одобряет моего решения ехать к Государю, пусть остается здесь или едет куда хочет. Я ничего не буду иметь против. Покойной ночи! Я выеду в шесть часов утра».

Так как у нас не было при себе достаточно денег, я просил одного из офицеров пойти разбудить управляющего отделением Соединенного банка^[8] Шатова и просить его учесть чек на сумму, достаточную для нашего путешествия, т[ак] к[ак] я полагал, что нам едва ли удастся где-нибудь получить денег. Спустя час времени управляющий появился с весьма заспанным лицом и вручил нам связку кредитных билетов.

Весь город спал и никто не подозревал ничего о случившемся, т[ак] к[ак] полученная нами телеграмма была зашифрована, другие же известия не пропускались военной цензурой. Во дворце всю ночь было большое оживление. Яркий свет луны, освободившийся от туч, заливал город, море и широкий фасад дворца с его многочисленными балконами, башней, садом и мостами, перекинутыми на горную дорогу. Одинокие часовые стояли на постах у входа во дворец и на мостах.

Наступило утро и час отъезда. К чести подчиненных принца надо сказать, что все оказались налицо. Никто не отсутствовал. Принц телеграфировал вел[икому] кн[язю] Николаю Николаевичу, что положение в Петрограде крайне серьезно и что он едет к Государю. Когда мы выходили из дворца, солнце уже поднималось над горизонтом. Наши автомобили медленно спускались с горы по извилистой дороге. Я обернулся назад и увидел, как, величественно до того развевавшийся над главной башней огромный штандарт принца, изображавший на белом поле черного двуглавого орла, увенчанного императорской серебряной короной и имевший на груди ольденбургский герб, медленно спускался по древку.

Пока мы в наших восьми автомобилях начинали продвигаться на север, тихая краса окружавшей нас природы и спокойствие моря не давали никакого указания на грозу, нависшую и готовую разразиться над Россией. Однако необычность переживаемого времени сразу дала о себе знать, когда мы увидели кавказскую арбу, запряженную двумя буйволами. Правил арбой горец в черкеске и странного вида шапке, а в арбе сидел прусский улан в синем мундире и тирольский стрелок в австрийской форме. За ними ехала другая повозка, запряженная верблюдом, в которой венгерский солдат с большой энергией хлестал турецкого верблюда, стараясь согнать с него его природную апатию, в то время как шагавший рядом с повозкой турецкий солдат тщетно старался что-то по-турецки объяснить венгру. Все это странное сборище шло под командой мирного бородатого русского ратника, только что призванного в войска. Сей последний, заметив, что его пленные двигаются слишком для него быстро, стал кричать по-русски что-то такое, чего не понял ни турка, ни венгр, ни сам верблюд, ныне жалкий осколок армии Энвер-паши^[9], когда-то обитатель неприступной крепости Эрзерум. Принц, которого всегда забавляли подобные зрелища, сказал: «Посмотрите, какое тут вавилонское смешение языков, а когда я впервые сюда приехал, здесь был всего на всего один человек в разоренной римской крепости».

Мы продвигались на север в полном неведении того, где мы найдем Государя. Решено было держать направление на Петроград, надеясь в пути узнать что-нибудь более определенное.

В Сочи, где стало известно о проезде принца, город в его честь украшался флагами. Народ на улицах горячо его приветствовал. Большой национальный флаг, протянутый через улицу, висел так низко, что задел меня по лицу. Это был последний национальный флаг, который я видел в России, после того все флаги были уже красные. В Туапсе поезд принца был готов к отправлению, и мы заняли в нем наши места.

На следующий день мы прибыли в Ростов. Когда мы подходили к вокзалу, мы увидели, что вдоль путей и на платформе собралась большая толпа народа, большей частью рабочего. На платформе принца ожидали местные власти, градоначальник и начальник гарнизона, а также представители Земского Союза и Союза городов и много других официальных лиц. Когда поезд остановился, начальник гарнизона и градоначальник просили принца их принять, вошли к нему в салон-вагон и закрыли за собой двери. Я присутствовал при этой аудиенции, во время которой принцу была доложена телеграмма, только что полученная из Петрограда, в которой сообщалось, что гарнизон перешел на сторону Думы, члены которой избрали из своей среды Временный комитет, взявший в свои руки власть. Многих из членов этого Комитета мы хорошо знали, т[ак] к[ак] некоторые из них во время войны работали под начальством принца. Начальник гарнизона и градоначальник сказали, что телеграмма еще не опубликована газетами и населению неизвестна, что пока еще только бродят слухи, но что полная осведомленность о петроградских событиях является вопросом нескольких часов, после чего, несомненно, последуют демонстрации и нападения на правительственные здания и на представителей власти. Е.И.В. принял также представителей организаций, которые все хотели узнать, чего можно было ожидать. Все они были приглашены в столовую, которая была более вместительна, где принц спокойно говорил с ними на разные темы, но они были очень разочарованы в своем желании что-либо выяснить, т[ак] к[ак] принц сам не имел никаких сведений.

Во время этого приема в вагон вошел д[ействительный] с[татский] с[оветник] Катерфельд, представитель Министерства путей сообщения при принце^[10], которому были поручены вопросы передвижения, и показал мне телеграмму, только что полученную от Бубликова, назначенного Думой комиссаром путей сообщений^[11]. В этой телеграмме новый комиссар призывал всех рабочих самым энергичным образом выполнять свой долг помощи армии, указывая на то, что движение ни на минуту не должно быть остановлено по политическим соображениям. Тон этой телеграммы дал нам надежду на благоразумие стоящих во главе движения лиц.

Мы продолжали наш путь и по мере приближения к центру страны, стали все сильнее ощущать биение революционного пульса.

В Харькове вокзал казался пустым; было лишь несколько официальных лиц во главе с начальником гарнизона, управляющим губернией и жандармским полковником. Управляющий губернией сделал принцу доклад. По его словам, положение в городе было отчаянное: двигаются толпы демонстрантов с красными флагами; сам он несомненно будет арестован, если не получит возможности употребить военную силу. Одна полиция бессильна. Начальник гарнизона откровенно заявил, что не рассчитывает на верность войск, если их поведут против революционеров. В эту минуту вошел жандармский полковник и вручил принцу телеграмму, заключавшую известие о том, что Государь задержан и окружен революционерами в Бологом и что революция восторжествовала в Петрограде, Москве и во всех больших городах. Когда Катерфельд спросил принца, куда он прикажет направить поезд теперь, что Государь захвачен в Бологом, принц посмотрел на него и, вертя в руке карандаш, сказал: «Разумеется, мы едем в Бологое». Катерфельд пошел отдавать соответствующее приказание.

Всем нам приходили на ум сцены из времен французской революции. Никто ясно не понимал, что мы сможем сделать в Бологом, мы, маленькая кучка людей, но казалось правильным спешить туда, чтобы помочь Государю. Пока мы об этом думали, Катерфельд вбежал опять, потрясая телеграммой. «Государь не в Бологом!», - заявил он: «Вот телеграмма от генерала Алексеева, который сообщает, что поезд Государя направляется в Псков». На это принц приказал и наш поезд направить в Псков, и мы почувствовали облегчение, узнав, что Государь вне опасности.

На следующее утро мы были в Курске. Здесь нас встретил управляющей губернией Штюрмер^[12], сын б[ывшего] председателя Совета Министров. Получалось впечатление, что в эти дни революции все губернаторы были в отпуске, а губернии управлялись вице-губернаторами, на которых обрушилась вся тяжесть ответственности. Штюрмер с большим волнением описал нам взрыв революционного движения в Курске.

В Орле мы были встречены и.д. губернатора графом Гендриковым^[13], бывшим кавалергардом. В противоположность другим он был совершенно спокоен, извинился за небольшое опоздание, вызванное тем, что ему пришлось ехать по окрестностям города, чтобы избежать толпы, двигающейся в центр с красными флагами и пением революционных песен. В тайне он ожидал, что будет арестован на возвратном пути и советовал нам скорее уезжать, т[ак] к[ак] толпы могли явиться вблизи вокзала ежеминутно. Пока мы разговаривали, на вокзал прибыл поезд из Москвы, переполненный до крыш вагонов солдатами и штатскими. У многих были красные кокарды на фуражках и банты на шинелях и пальто. Большинство окон в вагонах было разбито. Их поезд остановился, все они стали выскакивать на платформу. Как раз в этот момент наш поезд стал отходить от станции. Мы услышали звуки: «Вставай, подымайся рабочий народ!».

В Орле мы узнали, что царский поезд вышел из Пскова, направляясь в Могилев в Главную Ставку. В связи с этим известием и мы свернули с московского направления на Брянск и Смоленск. После выезда нашего из Орла, один из наших служащих сообщил, что во время нашей там стоянки ж[елезно]д[орожные] рабочие заинтересовались нашим решением изменить направление пути и спрашивали о цели нашей поездки. Он сказал, что, по всей вероятности, они снесутся по нашему проводу с революционерами соседних станций, и я понял, что есть много вероятия, что в ночь и мы будем задержаны.

Наш поезд был составлен из шести вагонов: последним был вагон принца, состоявший из салона, кабинета и спальни; к отделению принца прилегало мое отделение, далее отделение камердинеров принца и моего, следующим был вагон-столовая, часть которого была занята канцелярией, далее шли вагоны, занятые штабом и багажный вагон.

Если бы поезд подвергся нападению, то единственными лицами, которые могли бы защитить принца, был я и два камердинера. Я не мог быть вполне уверенным в проводнике. Офицеры и нижние чины были отделены от нас вагоном-столовой, следовательно, прошло бы некоторое время, пока они могли бы прийти на помощь. Я постучался в отделение принца и нашел его еще не спящим и читающим. Я высказал предположение о возможном на нас нападении и спросил, куда мы направляемся. Принц ответил: «Если меня спросят, куда я еду, я им отвечу, что еду к Государю. Если их это удивит, я их спрошу, куда, по их мнению, я должен ехать». Потом сказал мне идти ложиться спать и не беспокоиться о нем. Я не раздевался, но ночь прошла спокойно.

На следующее утро я встретился в коридоре с Катерфельдом, который мне сказал, что в Брянске ему нужно менять паровоз, а т[ак] к[ак] там находятся большие заводы, которые по всей вероятности бастуют, то тут можно ожидать всяких событий. Я сказал ему, что можно было бы снестись по телеграфу о высылке паровоза на ближайшую станцию до или за Брянском, через Брянск же пройти не останавливаясь. Он отдал соответствующее распоряжение начальнику службы движения, который, как всегда, сопровождал наш поезд по подведомственному ему участку. Последний выразил сомнение в преданности нашего машиниста, который, по его мнению, был способен остановить поезд по требованию толпы и предложил, что он силою заставит машиниста выполнить в случае надобности наше распоряжение, но т[ак] к[ак] на машине их было двое, Катерфельд сказал, что присоединится к нему и вооружится револьвером. Тут подошел к нам генерал Кочергин^[14] и предложил свои услуги. Я также выразил желание идти с ними, и еще один молодой капитан, объяснивший, что он умеет управлять паровозом и был бы рад за это взяться. Т[ак] к[ак] набиралось слишком много кандидатов, мы поручили это Катерфельду и начальнику участка.

Мы должны были прибыть в Брянск в четыре часа. За несколько минут до этого времени, я подошел к окну, чтобы убедиться, что наш план выполняется правильно. Вдруг я ощутил толчок и почувствовал, что поезд тормозит и останавливается. Что-то было неладно. Высунувшись в окно, я увидел, что станция пуста, а что трубы заводов дымят, и клубы дыма стоят над городом. Начальник станции заявил, что революция протекает мирно, что лавки открыты и продукты понизились в цене. Когда я спросил, как это могло случиться, он сказал, что рабочие конфисковали военные склады и продают мясо, масло и другие продукты по сильно пониженным ценам, что очень приветствуется населением. «Но это, - прибавил он, - не может продолжаться долго».

Мы не задержались в Брянске. О царском поезде мы не имели дальнейших известий, но, видимо, он следовал к тому же пункту, что и мы, т.е. в Могилев, только Государь с сев[еро]-востока, а мы с юго-востока. Наши пути должны были сойтись в Орше, в двух часах от Могилева.

Прибыв в Смоленск, мы были встречены на вокзале лишь начальником станции и комендантом. Когда мы спросили последнего, находятся ли в городе командующий войсками и губернатор, он ответил, что не знает. Мы подумали было, что дисциплина и вежливость окончательно рухнули, однако комендант, увидев, что начальник станции отошел в сторону, и не может нас слышать, шепотом сказал нам, что командующий и губернатор оба арестованы и что лучше бы нам скорее уезжать. Мы продолжали путь. Через час начало темнеть и нами овладело сомнение в том, удалось ли поезду Государя достичь Орши, куда он должен был прибыть за два часа до нас. Мы приехали в Оршу поздно вечером. Я вышел из вагона и встретил начальника станции, старика с длинной седой бородой. Он мне сообщил, что поезд Государя проследовал час тому назад и что он говорил с одним из генералов свиты, который ему сказал, что Государь отказался от престола в пользу великого князя Михаила Александровича^[15]. Так случайно мы узнали о знаменательном событии. Через некоторое время мы приехали в Могилев. Было уже поздно, и принц не счел возможным беспокоить Государя ночью. Комендант станции рассказал, что, когда прибыл царский поезд, все были поражены увидав, что вагон Государя каким-то непонятным образом изменил цвет, став из синего серым. Краска полопалась и свернулась. Никто не знал, как это случилось, и об этом ходили всякие слухи.

После того что мы легли спать, из Петрограда пришел еще поезд, переполненный солдатами и рабочими, посланными на фронт Советом солдатских и рабочих депутатов для приведения в исполнение приказа № 1, который должен был уничтожить военную дисциплину^[17]. Вмиг платформа была запружена толпой, разукрашенной красными бантами. Увидав наш поезд, эти люди с криками бросились к вагонам, требуя, чтобы офицеры сдали оружие. Однако, узнав, что это поезд принца, толпа остановилась, а один из рабочих выступил вперед и, обратившись к толпе, призвал ее не беспокоить старого принца, который сделал столько добра им и их семьям до- и во время войны. Он закончил, сказав: «Не надо шуметь около его вагона». Толпа стихла и все ушли, иные даже на цыпочках.

На следующее утро принц отправился к Государю, который жил в маленьком доме близ другого большого, занятого штабом^[18]. Несколько комнат, занятых Его Величеством, находились во втором этаже; в первом этаже жил лейб-хирург Федоров^[19]. Принц тотчас поднялся во второй этаж, я же вошел в комнаты д-ра Федорова, где застал его и нескольких лиц государевой свиты, генерала Воейкова^[20], графа Граббе^[21] и полковника Мордвинова^[22]. Я был охвачен нетерпением узнать, как произошло их возвращение в ставку. Федоров просто ответил: «Куда же нам было ехать? Путь на Царское был закрыт». Государь желал отправиться в Ливадию, любимое его местопребывания. Я высказал сомнение в безопасности для Государя пребывать в Ливадии и указал на Финляндию, Англию или Норвегию. Услышав звуки голосов на лестнице, мы вышли навстречу Государю и принцу. Государь выглядел бледным, но спокойным. Он произнес несколько слов, пожал нам руки, потом нерешительно повернулся к двери, как бы не зная, куда идти, и пошел к штабу.

В это же утро к 11 часам ожидался приезд вдовствующей императрицы Марии Федоровны^[23]. Поезд Ее Величества должен был подойти к платформе в версте от вокзала. Мы прибыли туда за несколько минут до Государя.

Неописуемо грустное зрелище представляла длинная деревянная платформа и деревянный барак, поставленные среди голого поля. Вдали виднелось несколько отдельно стоящих сосен. Леденящий ветер пронизывал насквозь. Все собравшиеся, человек 15, стояли в молчании. Среди них высшие чины Ставки, несколько командующих армиями фронтов. Четыре конвойца, выстроенные около барака, несколько оживляли эту печальную картину. Мне казалось, что я присутствую на похоронах. Государь ходил один взад и вперед в конце платформы. Он был в черкеске, бледен, но спокоен. Государь остановился около нашей группы и сказал: «Господа, очень холодно, войдемте в барак». Мы последовали за ним. Некоторое время никто не произнес ни слова. Вскоре показался поезд. Из среднего вагона вышел огромного роста казак^[24], всегда сопровождавший Государыню; за ним появилось два других; они заняли свои места по обе стороны красного ковра, разостланного перед дверью вагона. Через несколько мгновений вышла Императрица. Лицо ее не выражало волнения. Она спокойно и милостиво, как будто ничего не случилось, поздоровалась со всеми, подав каждому руку и сказав некоторым из присутствовавших несколько слов.

Их Величества вошли в барак и имели там короткое свидание. Великий князь Александр Михайлович, прибывший с Императрицей, принц и остальные присутствовавшие вошли в соседнее помещение, где было теплее, чем на воздухе. Несколько минут спустя Их Величества отбыли, мы все двинулись за ними.

Когда мы вернулись в поезд, принц пригласил нас в свой салон и спросил, какое местопребывания было бы, по нашему мнению, лучше всего избрать для царской семьи. Он сказал, что был об этом спрошен и ранее, чем дать ответ, решил с нами посоветоваться. Конечно, наши советы большого влияния на события оказать не могли, и они были различны. Мое мнение склонялось к тому, что следует избрать такое место, откуда царская семья могла бы беспрепятственно выехать заграницу, в Англию или Норвегию. Таковым местом могла быть Финляндия. Пребывание в Ливадии мне казалось небезопасным, как подверженное действию неприятельского флота. Кроме того, мне представлялось, что при возможном хаосе и анархии, их жизнь могла быть подвержена там постоянной опасности. Я чувствовал, что принц разделяет мое мнение. Уехав в тот же день в Петроград, я только позднее узнал, что Государь не соглашался даже в будущем покинуть Россию, будучи уверен, что русский народ, столь им любимый, никогда не посягнет на него и его семью. Он не сознавал, что умелая пропаганда его врагов уже отвратила от него сердца многих и что власть перейдет в руки людей ему определенно враждебных.

ГА РФ. Ф. Р-5881. Оп. 1. Д. 245. Л. 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21. Копия. Машинопись с рукописной правкой.

[1] Великий князь Александр Михайлович (1866-1933) - государственный и военно-морской деятель, один из основателей российской авиации. Вице-адмирал (1909), адмирал (1915), заведующей организацией авиационного дела действующей армии (1915), полевой генерал-инспектор императорского военно-воздушного флота (1916). Уволен со службы 22 марта 1917 г. Эмигрировал. Об этой встрече он также оставил мемуары:Великий князь Александр Михайлович. Воспоминания. М., 2004. С. 272-276.

[2] Николай Николаевич младший (1856-1929) - великий князь, генерал от кавалерии (1900), генерал-адъютант (1904), наместник Его Императорского Величества на Кавказе, главнокомандующий Кавказской армией и войсковой наказной атаман Кавказских казачьих войск (1915-1917).

[3] Инициатором идеи строительства Черноморской железной дороги был председатель Особой комиссии для разработки законопроектов по колонизации и оживлению Черноморского побережья член Государственного совета Н.С. Абаза. После его смерти в 1901 г. свои предложения по строительству внесли министр земледелия и государственных имуществ А.С. Ермолов и министр финансов С.Ю. Витте. 31 января 1902 г. в заседании Высочайше утвержденной комиссии для определения условий сооружения Черноморской железной дороги в составе министров: финансов С.Ю. Витте, путей сообщения М.Н. Хилкова, Государственного контролера П.Л. Лобко и председателя Д.М. Сольского было решено: «1. Черноморская железная дорога начинается у станции Екатеринодар или от одной из лежащих на восток от г. Екатеринодара станций Новороссийской ветви названного общества, затем направляются прорезывая наиболее хлебородные местности Кубанской области, к берегу моря и далее, вдоль Черноморского побережья, через Туапсе, Сочи, Сухум и Очамчиры до соединения с одной из станций Закавказской железной дороги. От одной из станций начального участка новой линии устраивается ветвь на г. Майкоп». В 1903 г. было принято решение войти в соглашение с Обществом Владикавказской железной дороги о сооружении линии от Армавира до Туапсе. Ее возведение началось в 1909 г. от станции Армавир Владикавказской железной дороги до станции Белореченская с ветвью к Майкопу, через три года было открыто движение на 140 верстах пути. Хотя движение полностью планировали открыть в 1917 г., ряд обстоятельств военного времени - мобилизация рабочих, пожары на складах Туапсе вследствие бомбардировок, запоздалое прибытие военнопленных (в конце 1916 г.) - не позволили ее достроить в намеченные сроки. См.: Литвин А.А. Комментарии // Витте С.Ю. Собрание сочинений и документальных материалов. М., 2004. Т. 1. Кн. 2, ч. 1. С. 641-643.

[4] 28 июня 1916 г. указом императора Николая II, в нарушение прав старшинства, А.В. Колчак был произведен в вице-адмиралы и назначен командующим Черноморским флотом.

[5] Имеется в виду крепость Абаата, построенная для защиты подступов со стороны Жоэкварского ущелья.

[6] Фрейганг Андрей Андреевич (1884-?) - капитан. Участник Русско-японской войны. С 1910 г. - в отставке. В 1915 г. вернулся в строй, но после ранения зачислен на службу в Управление санитарной и эвакуационной части.

[7] Хабалов Семен Семенович (1858-1924) - российский военный деятель. Участник Русско-турецкой войны 1877-1878 гг. Начальник Московского (1903) и Павловского (1905) военных училищ. Военный губернатор Уральской области и атаман Уральского казачьего войска (1914), начальник Петроградского военного округа (1916), командующий войсками Петроградского военного округа (1917).

[8] Соединенный банк - акционерный коммерческий банк. Учрежден в 1909 г. при слиянии Московского международного торгового банка, Орловского коммерческого банка и Южнорусского промышленного банка. Правление находилось в Москве. Основной капитал: в 1909 - 7,5 млн руб., к 1917 - 40 млн. Находился под контролем Министерства финансов и Государственного банка. Председателем правления был назначен В.С. Татищев. См.: Экономическая история России с древнейших времен до 1917 г. Энциклопедия. М., 2009. Т. 2. 742-743.

[9] Энвер-паша Исмаил (1881-1922) - османский военный и политический деятель, идеолог пантюркизма, военный преступник, один из организаторов геноцида армян в 1915 г. Участник младотурецкой революции 1908 г. и государственного переворота 1913 г., после которого он вместе Талаат пашой и Джемаль пашой образовал неофициальный триумвират, фактически захвативший всю власть в Турции. Военный атташе в Берлине (1909), военный министр (1913).

[10] Катерфельд Генрих Богданович (1871-1943) - российский инженер. Статский советник, служащий Управления железных дорог Министерства путей сообщения (состоял при министре).

[11] Бубликов Александр Александрович (1875-1941) - российский политический деятель, инженер. Депутат IV Государственной думы, прогрессист. Во Временном правительстве - комиссар в Министерстве путей сообщения. Эмигрировал.

[12] Штюрмер Георгий Борисович (1880-?) - вице-губернатор Сувалкской (1916) и Курской (1916-1917) губерний.

[13] Гендриков Петр Васильевич (1883-1942) - уездный предводитель дворянства Волчанского уезда Харьковской губернии (1913), исправляющий должность Курского вице-губернатора (1914), губернатор Курляндской губернии (1915), но фактически губернией не управлял вследствие германской оккупации, губернатор Орловской губернии (1916). Эмигрировал.

[14] Возможно, Кочергин Петр Семенович - командир 2-го Казачьего конно-артиллерийского дивизиона.

[15] Михаил Александрович (1878-1918) - великий князь, брат императора Николая II. Служил в 5-й гвардейской конно-артиллерийской бригаде (1900), принял роту лейб-гвардии Преображенского полка (1904), старший офицер эскадрона лейб-гвардии Кирасирского Е.И.В. полка. Член Государственного совета (1901). Генерал-адъютант Свиты императора и генерал-лейтенант (1916), генерал-инспектор кавалерии (1916). 3 марта 1917 г. отказался принять российский престол до решения Учредительного собрания.

[17] Приказ № 1 ставил воинские части в подчинение Совета рабочих и солдатских депутатов и выборным от нижних чинов комитетам, устанавливал воинскую дисциплину лишь в строю и при исполнении воинских обязанностей, отменяя вставание во фронт и пр. См.: Петроградский совет рабочих и солдатских депутатов в 1917 году. Протоколы, стенограммы и отчеты, резолюции, постановления общих собраний секций, заседаний исполнительных комитетов и фракций 27 февраля - 25 октября 1917 года. Л., 1991. Т. 1. С. 56-57.

[18] Об этой встрече имеется запись в дневнике лишенного власти императора Николая II от 4 марта 1917 г.: «В 10 ч. пришел добрый Алек. Затем пошел к докладу. К 12 час. поехал на платформу встретить дорогую Мама, прибывшую из Киева». См.: Дневники императора Николая II (1894-1918). М., 2013. Т. II, ч. 2. С. 296.

[19] Федоров Сергей Петрович (1869-1936) - русский и советский хирург, профессор. Заведующий кафедрой госпитальной хирургии Военно-медицинской академии (1903), председатель Российского урологического общества (1907), лейб-хирург императорской семьи (1912).

[20] Воейков Владимир Николаевич (1868-1947) - русский военный деятель. Генерал-майор Свиты (1909), дворцовый комендант (1913), почетный председатель Российского олимпийского комитета (1912). Эмигрировал.

[21] Граббе Александр Николаевич (1864-1947) - русский военный деятель. Адъютант великого князя Михаила Николаевича, генерал-майор Свиты и командующий Собственным конвоем Его Императорского Величества (1914). Эмигрировал.

[22] Мордвинов Анатолий Александрович (1870-1938) - полковник лейб-гвардии Кирасирского императрицы Марии Федоровны полка, флигель-адъютант Николая II. Эмигрировал.

[23] Мария Федоровна (1847-1928) - вдовствующая императрица, дочь датского короля Христиана IX, принцесса Мария-София-Фредерика-Дагмара, с 1866 г. - супруга императора Александра III. Покровительствовала Ведомству императрицы Марии, Комитету общества Красного Креста. Эмигрировала.

[24] Ящик Тимофей Ксенофонтович (1878-1946) - камер-казак Собственного конвоя Его Императорского Величества (1914), личный телохранитель вдовствующей императрицы Марии Федоровны, которую охранял вплоть до ее смерти в 1928 г. О ее встрече со своим сыном, отрекшимся императором Николаем II он вспоминал: «Как только императрица получила письмо царя, она отдала приказ сопровождать ее, и через очень короткое время поезд повез императрицу и маленькую группу ее сопровождающих в Могилев. Царь уже приехал туда, и сразу же передал командование своему дяде - Николаю Николаевичу, который был переведен на Кавказский фронт, когда царь сам взял на себя обязанности Верховного главнокомандующего. Во время пребывания в Могилеве императрица жила в своем вагоне. Царь, сопровождаемый несколькими офицерами, несколько раз приходил, чтобы с ней поговорить». (Ящик Т.К. Рядом с императрицей. Воспоминания лейб-казака. СПб., 2004. С. 70.) К воспоминаниям составители в приложении опубликовали выписки из камер-фурьерского журнала («киевского») императрицы за 3-10 марта 1917 г.: там же. С. 134-140.

Источник: https://statearchive.ru/853 (ГАРФ)

Русское образование и Император Николай II
 

 Борис Глебович Галенин
 
 

«Россия не поднимется, пока не осознает, кто был наш Русский Царь Николай»

1.Русское образование и Император Николай II

2-1. Принципы образовательной политики Российской Империи в ее законодательстве

Вопрос реального образовательного потенциала Российской Империи для подавляющего большинства по сей день остается тайной за семью печатями. Осветим его здесь и сейчас, следуя в основном указанным выше исследованиям.

Наш рассказ начнем с раскрытия норм русского имперского законодательства, касающихся воспитания, образования и науки. Именно правовая система государства является наиболее объективным, хотя и неполным выражением «концепции образования» данного государства.

Родительская власть – понятие христианского римского права

Разделы русского имперского гражданского права, касающиеся образования и воспитания в целом аналогичны таковому законодательству европейских государств, опирающихся на традицию христианизированного римского права. Важной составной частью гражданского и конституционного права таких государств, вошедшее и в систему международного права, является понятие «родительской власти». Особенно важно ознакомиться с таковым понятием в наши дни, когда в это понятие вонзает свое ядовитое жало так называемая «ювенальная юстиция».

Понятие это включает право и одновременно обязанность родителей образовывать своих детей. В Институциях Юстиниана именно это право родителей на воспитание своих детей является иллюстрацией понятия «естественного права»[1].

Император Флавий Петр Савватий Юстиниан I Великий (483-565) слева, справа - св. император Константин Великий

Нормы российского гражданского права, касающиеся «родительской власти» составляют первую группу источников, выражающих «концепцию образования» русского государства[2]. Кроме римского права в его христианском варианте они восходят также к традиционному русскому и германскому праву.

Эти нормы стоят того, чтобы ознакомиться с ними хотя бы в общих чертах, поскольку за последние сто с лишком лет мы изрядно забыли права и обязанности родителей по отношению к детям. В первую очередь в связи с нашей темой представляют интерес Отделение первое: «О власти родительской в личных отношениях» (ст. 164-179).

Родители и дети в Российской Империи

Права родителей перечисляются в статьях 164-171, а обязанности – в статьях 172-176. Статья 177 посвящена обязанностям детей в отношении родителей: «Дети должны оказывать родителям почтение, послушание, покорность и любовь; служить им на самом деле, отзываться о них с почтением, и сносить родительские увещевания терпеливо и без ропота. Почтение детей к памяти родителей должно продолжаться и по кончине родителей».

Русское имперское право давало родителям власть применять «для исправления детей строптивых и неповинующихся», «употреблять домашние исправительные меры». В случае же недостаточности таких мер «за упорное неповиновение родительской власти, развратную жизнь и другие явные пороки, заключать в тюрьму» (ст. 165). Отечественный автор свидетельствует впрочем, что подобные меры были в ту пору в немецком, французском и итальянском законодательстве[3].

«В личных обидах, или оскорблениях от детей на родителей не приемлется никакого иска, ни гражданским, ни уголовным порядком» (ст. 168).

Как видим, объем родительских прав в русском праве достаточно велик, а родительская власть полностью прекращается только смертью родителей, вне зависимости от возраста детей, и не прекращается, но ограничивается поступлением на государственную службу, и вступлением дочерей в замужество (с. 178, 179 п. 2 и п. 3).

Но и родители, помимо материального содержания своих детей «обязаны давать … воспитание доброе и честное» (ст. 172).

«Родители должны обращать все свое внимание на нравственное образование своих детей и стараться домашним воспитанием приготовить нравы их и содействовать видам правительства (а). Впрочем, родителям предоставляется на волю воспитывать детей своих дома или отдавать их в общественные заведения, от правительства или частных лиц утвержденные (б)» (ст. 173).

Очень важна для нашей темы статья 179 п. 1 об ограничении, но не прекращении родительской власти в связи с поступлением их чада в общественное училище.

На основании Евангельских норм

Права и обязанности родителей и детей в русском имперском праве, − в отличие от права римского языческого, где у родителей были одни права, вплоть до «права жизни и смерти» в отношении детей, и права неоязыческого советского и, тем паче, нынешнего постсоветского, где у родителей одни обязанности без всяких прав, − гармонично уравновешены.

И гармония проистекает из евангельских норм, легших в основу норм правовых. Вот что говорит об отношениях родителей и детей св. апостол Павел:

«Чада, послушайте своих родителей о Господе: сие бо есть праведно. Чти отца твоего и матерь: яже есть заповедь первая во обетовании: Да благо ти будет и будеши долголетен на земли.

И отцы не раздражайте чад своих, но воспитовайте их в наказании [наставлении] и учении Господни». (Еф. 6:1-4).

Евангельские заветы легли и в основу норм русского семейного права.

Так статьи 106 и 107 того же десятого тома Свода законов Российской Империи так говорят об обязанностях супругов друг к другу: «Муж обязан любить жену свою как собственное свое тело, жить с нею в согласии, уважать, защищать, извинять ее недостатки и облегчать ея немощи…». «Жена обязана повиноваться мужу своему, как главе семейства, пребывать к нему в любви, почтении и неограниченном послушании, оказывать ему всякое угождение и почтение, как хозяйка дома». Статьи эти фактически повторяют известные слова апостола Павла из главы 5 Послания к Ефесянам, о взаимных обязанностях жены и мужа.

Централизованная система образования

До тех пор, пока в России не было централизованной системы образования, вопросов, связанных с правом родителей на воспитание и образование своих детей не возникало. При «общественном образовании» роль родителей «высшего порядка» выполняли Государь и Церковь в лице своих представителей. Понятно, что бывали и искажения и нарушения «симфонии» родителей и государства, но принципиально вопрос не стоял, пока в Империи не появилась единая централизованная система, прежде всего продвинутого образования.

Система эта, как мы знаем, возникла в России, как и в других странах Европы в самом начале XIX века. Мы даже можем точно датировать ее 8 сентября 1802 года – когда Манифест Императора Александра I «Об учреждении министерств» круто реформировал систему управления страной. Вместо существовавших ранее коллегий были образованы восемь министерств и среди них Министерство Народного Просвещения: «Более двухсот лет назад – 8/20 сентября 1802 г. – произошло одно из важнейших в истории России преобразований в организации государственного аппарата: в стране были учреждены министерства»[4].

Министерство Народного Просвещения разработало первый план создания единой всесословной системы образования, включающей четыре ступени: приходские училища – уездные училища – гимназии – университет. В 1803 году план был утвержден.

Император Александр I Благословенный

В период 1802-1805 годов в дополнению к Московскому были открыты четыре новых университетов: Дерптский (), Виленский, Казанский и Харьковский.

В 1819 году открылся Петербургский университет.

В 1833 году – Свято-Владимирский Киевский. [Указ о создании Университета Св. Владимира был подписан в 1833, а открыт он был в 1834 году.

Создан он был на базе Виленского университета, закрытого рескриптом Николая I от 1 мая 1832 года за активную масонскую деятельность и участие в восстании 1831 года].

Согласно Уставу университетов Российской империи 1804 года, университеты являются учеными сословиями. Каждый разделен на 4 факультета: 1) нравственно-политический, 2) физико-математический, 3) словесный, 4) медицинский.

Жизнь университетов строилась на началах принятой в германских университетах автономии, свободы преподавания, выборности ректоров и кандидатов на другие административные должности.

Главной задачей университетов, как и в Европе, была подготовка юношества «для вступления в различные государственные службы». Из университетов выходили чиновники различных ведомств, специалисты-медики и преподаватели гимназий.

Александр I поставил университеты во главе учебных округов, чтобы они задавали тон научно-методической работе всех учебных заведений округа: приходских, уездных и губернских училищ, существующих с 1803 года. До реформы цензуры в 1826 года при университетах находились цензурные комитеты.

В 1811 году был открыт, ставший вскоре знаменитым Царскосельский, он же Александровский, лицей, целью которого провозглашалось образование юношества, «предназначенного к высшим частям государственной службы».

В дальнейшем были открыты – Ришельевский лицей в Одессе, Нежинский, Демидовский в Ярославле, Императорский Московский Цесаревича Николая (Катковский), где ныне располагается Дипломатическая академия им. Горчакова, и ряд других.

Помимо лицеев и университетов в первой половине XIX века в Российской Империи открывались и более специализированные заведения высшего образования. Большинство их них, особенно технических и естественных были всесословными.

Медико-хирургическая академия в Петербурге была открыта в 1799 году, при ней в 1808 году было организовано ветеринарное отделение. В столице империи в 1809 году был открыт Институт корпуса инженеров путей сообщения, в 1811 году − Лесной институт, в 1831 году − Технологический практический институт, в 1834 году − Институт корпуса горных инженеров. В 1835 году открылось Императорское училище правоведения.

За этот период во второй столице – Москве, были открыты Лазаревский институт восточных языков, Институт скульптуры и живописи, Коммерческое училище.

О «Земле Николая Второго», русском государственном языке и институте комиссаров

В Харькове в 1816 году был открыт агрономический институт.

Михайловская Артиллерийская Академия

Гимназии имели общеобразовательную направленность, но основными были гуманитарные дисциплины и математика. Одной из главных ставилась задача подготовки юношества к поступлению в университет. Тем, кто в университет не стремился, а собирался по окончании заняться практической деятельностью, гимназия давала полное среднее образование, включая преподавание коммерции, технологии и двух новых европейских языков.

Не только университеты, гимназии, уездные училища находились в структуре государственных органов, но также частные школы и пансионы функционировали под контролем государства.

Теория и практика передачи родительской власти

Все это было прекрасно, но возникло очевидное противоречие между полнотой родительской власти, лишь частично делегируемой, согласно п. 1 ст. 179 образовательному учреждению (его преподавателям и воспитателям), и ее практическим отчуждением, которое и имело место до начала XX века, до реформы образования Государем Николаем II.

Гласит этот пункт следующее: «179. Личная родительская власть не прекращается, но ограничивается: 1) поступлением детей в общественное училище, начальство коего заступает тогда по их воспитанию место родителей» (а)».

Пункт этот очевидно допускает два толкования:

«1) Можно интерпретировать статью 179 в смысле «уступки права»: родители, отдавая детей в школу, полностью передают администрации свое право и обязанность воспитывать детей и в этом смысле власть воспитывать на время обучения частично или полностью отчуждается от родителей;

2) А можно полагать, что речь идет о «делегации права»: начальство училища получает от родителей часть родительской власти, но при этом родительское право и обязанность воспитывать и образовывать полностью сохраняются, ограничиваясь лишь в смысле необходимости согласовывать свои действия с начальством училища»[5].

Именно в выборе одного из двух этих толкований п. 1 ст. 179 и проявилось противоречие между традицией, относившей образование к компетенции «родительской власти» (причем и «образовательная» власть монарха и учительная власть духовенства рассматривались как своего рода расширение этой родительской власти), и возникшими в результате реформы 1802 года реалиями.

Причем проблема «делегирования», «передачи» или «отчуждения» родительской власти имеет два аспекта. Аспекты «теоретически правовой» и «практически правовой».

В «теории» русские правоведы и Законодатель в лице Царской власти склонялись ко второму варианту: «делегации права». Действительно, законодательный акт, легший в основу (утвержденные уставы 1804 года) подчеркивал, что родительская власть отнюдь не прекращается с поступлением чада в учебное заведение, но родитель и воспитатель должны взаимодействовать.

«По соображении, впрочем, содержания того узаконения, которое показано источником указания закона на это основание ограничения родительской власти, или Высочайше утвержденного 5 ноября 1804 года устава учебных заведений, подведомых Университетам, скорее следует признать, что даже по отношению воспитания детей, отданных на воспитание в общественные училища, власть родительская не безусловно заменяется властью начальства этого заведения, так как в 43 ст. этого Устава сказано, что:

“занимая, однако же, место родителей учителя не должны почитать себя за самовластных судей над детьми и управлять ими по своенравию без всякого сношения с родителями”

и затем, что “ сообщая свою власть учителям, родители сами не думают лишаться оной, почему благоразумие требует того, чтобы учитель совокупным трудом и советом с родителями, старался о наилучшем детей воспитании”»[6].

Таким образом, законодательство православной Российской Империи, оставляло все возможности для взаимодействия семьи и «школы» в широком смысле. То есть давало возможность сосуществовать им в парадигме «государства-семьи», народной монархии.

Отметим уже сейчас этот момент.

Даже при переходе от Московского Царства к Петербургской Империи Россия в основах своего законодательства оставалась страной православной. Сохраняя тем самым потенциальную возможность возврата к традициям Святой Руси.

Новые посвященные

Но здесь возникает такой нюанс. Для того чтобы родители могли взаимодействовать с учебным заведением в процессе образования их детей, должен был быть создан правовой механизм этого взаимодействия. А вот создавать этот механизм ни ученое сословие в лице академической и профессорской элиты, ни «противостоящая» этой элите «управленческая» бюрократия, отнюдь не стремились.

То, что для бюрократии всякие там родительские поползновения на ее власть – лишняя головная боль, ясно и так.

Что касается «преподавательско-академической элиты», то ее явное или скрытое противодействие любому вмешательству в ее суверенные права имело и идеологическое обоснование. И обоснование это корнями своими уходит как в идеологию средневековой модели «автономных» университетов, так и в идеологию «Просвещения».

Разберем противоречивые составляющие этой идеологии академического «резистанса», тем более, как увидим, несовместимые противоположности очень даже сходятся иной раз.

«Просвещенство» в своем крайнем якобинском выражении (подхваченном и углубленном после октября 1917 года большевиками) стояло за полное отчуждение семьи от проблем воспитания и образования подрастающего поколения. Эти проблемы должны были взвалить на свои могучие плечи адепты «высшего» знания и «научной» истины. Так сказать новое «научное» или, может быть, вернее сказать «ученое» священство, новые посвященные, новый «клир», пришедший на смену старому «антинаучному» клиру.

И хотя тогдашняя Европа все-таки ужаснулась крайностям «якобизма», а «реакцией» на него стали как наполеоновские реформы, так и иные, уже знакомые нам модели образования, «просвещенческий» яд в лице столь лестной и соблазнительной идеи избранности нового научного «священства», новой неприкасаемой элиты, проник в самую глубину новой европейской образовательной парадигмы.

Эта идея избранности и превосходства нового ученого «клира» легко и красиво совместилась с еще живыми воспоминаниями о его средневековых неприкосновенных предтечах в автономных и неподсудных обычному суду европейских первых университетах.

Возвращаясь к Российской Империи, и ее ученому сословию, надо особенно иметь в виду, что не только «просвещенство», но и средневековая «университетская» идеология зародились отнюдь не в лоне православной цивилизации и культуры.

Возникшая вместе с централизованной системой образования, новыми гимназиями, лицеями и университетами, русская академическая и педагогическая элита естественным образом восприняла пришедшие вместе с европейской системой образования и европейские взгляды на себя, любезную. И очень болезненно относилась к любому постороннему на ее взгляд вторжению в сферу своей компетенции, будь то содержащее эту элиту государство, или родители, без притока чад которых любую ученую лавочку можно сразу закрывать.

Именно по изложенным причинам статья 179 п. 1 de facto применялась весь XIX век в ее первом толковании, − как «отчуждение», «уступка» родительской власти, что как следствие, максимально отдалило «школу» от семьи.

И только Император Николай II, ценой долголетних направленных усилий смог сломать эту пагубную тенденцию, создав к 1915 году – уже во время Великой войны! – работающий механизм плодотворного взаимодействия этих неотъемлемых друг от друга сторон образовательного процесса. Механизм, приведенный, как мы увидим ниже, в негодность сразу после Февраля 1917 года, и растертый в пыль после Октября того же года.

Ученое сословие и государство

Но отношения «научно-педагогической» элиты с родителями, это лишь один из аспектов ее взаимодействия с русским народом, пока в рамках, так сказать, гражданского права.

Вторую группу источников имперского права, относящихся к образованию и науке, составили нормы публичного права, регулирующие созданную в результате Манифеста от 8 сентября 1802 года, централизованную, а значит бюрократическую систему управления образованием. Правовой механизм, созданный одновременно с этой системой, служил средством реализации единой государственной образовательной политики, предполагавшей единую концепцию образования.

На протяжении большей части XIX века наша концепция образования соответствовала европейской, понимающей образование, во всяком случае, продвинутое, как воспроизводство элиты. В то числе и элиты академической.

Переходя к анализу взаимодействия этой элиты уже с государством, в рамках публичного права, мы столкнемся с определенным парадоксом.

С одной стороны, академическая элита, особенно ее верхние слои, являлась неотъемлемой составной частью бюрократического слоя. В Германии, например, «ученое сообщество и государственное чиновничество представляли собой, по сути, единую социальную элиту, которую Фриц Рингер и назвал “немецкими мандаринами”: чиновничество заканчивало одни и те же университеты и разделяло общие ценности с профессиональными учеными»[7].

В социальном отношении академическая элита и правительственные чиновники также являлись представителями одного и того же социального слоя, связанного родственными, экономическими и карьерными связями. В определенной степени та же тенденция имела место в России.

Действительно, директор гимназии, профессор, ординарный академик – все они чины IV класса, − действительные статские советники, генерал-майоры, превосходительства. Шинели с красной подкладкой, городовые за версту честь отдают. Красота!

В западной науке вообще принято считать всю образовательную политику «цивилизованного мира» в XIX веке, все эти правовые нормы, регулирующие государственную систему управления образованием, результатом «своего рода неявного “социального контракта” бюрократии и академической элиты (профессорско-преподавательского и ученого сообщества).

Академическая элита… получала значительную корпоративную автономию… и власть учить, занимаясь свободными исследованиями, в ответ на поддержку политической власти правящего слоя»[8]. На Западе, допустим, эта академическая элита в целом власть и поддерживала.

У нас же в России, эта же хорошо оплачиваемая государством часть его – государства – чиновной, сиречь бюрократической страты, считала себя вовсе не чиновниками, а «обществом». Иногда даже «общественностью». И в этой своей общественной вольнолюбивой ипостаси, «прогрессивной» разумеется, очень любила противопоставить себя другой части той же страты, именуемой в этом случае «государством». Естественно косным и реакционным.

Император Николай II – мудрый и решительный военачальник

А поскольку история нашей образовательной системы, как впрочем, и остальная наша история, описана представителями этой самой «профессорской», с приват-доцентскими вкраплениями, элиты, то и предстает эта истории в глазах впечатленного читателя, как история безкомпромиссной борьбы «лучших людей» науки и прогресса с реакционным самодержавием и его «клевретами».

То что «лучшие люди», − дай только случай! − с великой охотою переходили в «клевреты», например, в министры или в иные крупные начальники, − какому «превосходительству» не хочется стать «высокопревосходительством»! − остается, в общем и целом за скобками таких историй.

Русские Императорские университеты были автономнее западных

А уж история русских Императорских университетов, к примеру, представляется и вовсе как непрерывный наезд «реакционного» самодержавия на им же дарованные университетские свободы и привилегии.

На самом деле, надо четко понять и уяснить, что все университетские и академические свободы и автономии соблюдались верховной властью свято и неукоснительно. Русские университеты, вопреки тому, что до сих пор воспроизводится как массовыми тиражами, так и в специальной «научной» литературе, были куда свободнее западных.

Государственные принципы имперской образовательной политики и государственная «концепция образования», отраженная в законах государства и в этом случае были направлены как на оптимальное развитие отечественного образования, так и на взаимодействие государства и общества, в том числе в лице ученого сословия, в вопросах образовательной политики.

«Уставы учебных и научных заведений регулировали, прежде всего, механизм государственного управления наукой и образованием, а также права учащих и учащихся, механизмы самоуправления образовательных и научных учреждений.

Первая часть одиннадцатого тома Свода Законов Российской Империи посвящена, с одной стороны, регламентации порядка ведомственного управления образовательными и научными учреждениями, а с другой стороны, механизмам, обеспечивающим права научных и учебных учреждений и порядок их коллегиального самоуправления.

Важно отметить, что Российское имперское законодательство в последнем отношении оказывается весьма либеральным и значительно более действенным не только по сравнению с советским законодательством, но и по сравнению законодательством многих других европейских стран.

…Российские университеты по уставам 1804 и 1865 годов были даже более “автономными”, чем абсолютное большинство высших учебных заведений в континентальной Европе...

…российский университет был … ближе к немецкому типу, предполагавшему одновременно высокую степень государственного регулирования и значительные университетские “свободы”…

…в учебных заведениях всех уровней и научных обществах последовательно вводились органы автономного самоуправления, определявшие как содержательный, так и экономический аспект соответствующей деятельности»[9].

Так в гимназиях были созданы Педагогические советы и Хозяйственные комитеты. В университетах – Правления и Собрания, «вводилось начало выборности академиков, профессоров, преподавателей, значительной части должностных лиц, финансовой прозрачности и т.д.

Большая часть таких учреждений имела право владеть своими капиталами…

Различные периоды “реакции” и “либерализации”[10] не отменяли и не вводили принцип автономии и государственно-общественного управления, но лишь вносили определенные изменения в порядок его реализации, расширяли или сужали компетенцию тех или иных органов самоуправления, выборность или назначаемость тех или иных лиц и т.д.

Готовившийся в 1915-1916 годах новые уставы должен был еще более усилить эти механизмы»[11].

Может на самом-то деле, покрепче зажать эти образовательные и научные учреждения следовало – целее были бы. Да и остальная страна тоже.

И образование давали лучшее

Правда, образование наши «образовательные учреждения» давали не в пример лучше западных. Нашей ученой элите, как и всему нашему образованному слою, следует воздать должное. В очерке «Принципы дворянского воспитания и образования»[12] приведено мнение профессора В.Н. Сойфера − председателя правления Международной Соросовской программы образования в области точных наук, иллюстрирующее вышесказанное:

«...В России [перед Великой войной 1914 года] сложилась первоклассная система гимназического и университетского образования. Россия выходила на передовые позиции в мире.

Несомненно, Кембриджский, Оксфордский или Гейдельбергский университеты представляли собой учебные и научные институции самого высокого в мире уровня. Но они собирали сливки со всего мира и оставались редкими островками высочайшего знания. Подавляющее же большинство учебных заведений западных стран плавало в море посредственности.

Классическое гимназическое образование в России выделяли уникальные особенности: естественные науки, включая математику, преподавали в них на высоком уровне, а классические и современные языки − на исключительно высоком.

Гимназисты были обязаны выполнять задания так называемых экстемпоралиев, то есть должны были в классах, без предварительной подготовки, переводить тексты с латыни и греческого на русский и обратно.

Такой уровень означал, что в будущем бывшие гимназисты могли легко освоить любой европейский язык, и это стало характерным для большинства российских интеллектуалов.

А обучение всех гимназистов и в Москве, и в Тобольске, и в Одессе классическим языкам (да еще и на примерно одинаковом уровне) открывало оканчивающим гимназии дорогу в мир вообще и в мир науки и культуры в частности.

Все это позволило России к концу XIX века почти что рывком войти в число самых развитых промышленно, культурно и научно стран мира»[13].

На фоне компетентного свидетельства специалиста из Фонда Сороса, от которого даже удивительно услышать доброе слово о России, тем более естественными покажутся им же приводимые слова князя Петра Алексеевича Кропоткина (1842-1921) из письма его британскому другу профессору Джеймсу Мейвору, 21 декабря 1903 года, после двадцатилетнего пребывания князя Кропоткина в Англии:

«С Джимми все в порядке. Он умен, всегда готов работать, к тому же делает большие успехи, насколько я могу судить. Но, к сожалению, есть ли в мире что-нибудь глупее, чем британская система университетского образования??

...когда Джим рассказывает мне о том, чем он занимается или чем занимаются дочери Ньюнхэмов, а также чем ему запрещается заниматься, что все сводится к получению отрывочных знаний лишь в одной узкой области науки, я действительно не могу не испытывать впечатления, что передо мной находится какой-то средневековый студент. Ни физики, ни химии, ни астрономии, ни теории теплоты, ни теории света и электричества, ни теории упругости, ни высших разделов геометрии, ни статики и динамики...

Мы все это изучали в Санкт-Петербурге»[14].

Императорский Санкт-Петербургский Университет

Сам князь Петр Алексеевич окончил Пажеский корпус и математическое отделение физико-математического отделения Санкт-Петербургского университета. Так что ему было, что с чем сравнивать.

Выпускником и кандидатом того же факультета был, например, и Петр Аркадьевич Столыпин. Выпускником и кандидатом физико-математического факультета уже Новороссийского университета в Одессе был другой известный премьер-министр России Сергей Юльевич Витте, всю жизнь считавший себя, в том числе и математиком-философом[15]. И, в принципе, имевший на это право.

Описанная выше концепция образования достаточно успешно действовала почти столетие, но уже к концу его потребовала существенной «модернизации» в соответствии с требованиями времени. Это «модернизацию» и осуществил Император Николай II.

 
[1] Институции Юстиниана. (Серия «Памятники римского права»). - М.: Зерцало, 1998. Книга I, титул 2.

[2] Свод Законов Российской Империи. Том десятый. Часть первая. Свод законов гражданских. О правах и обязанностях семейственных. Раздел второй. Глава II. О власти родительской. Ст. 164-195. Отдел I. О власти родительской в личных отношениях. Ст. 164-179. Отдел II. О власти родительской по имуществу.

[3] Загоровский А.И. Курс семейного права. − Одесса: Типография акционерного южно-русского общества печатного дела, 1909. С. 302-314.

[4] Управленческая элита Российской империи. История министерств. 1802-1917. – СПб.: Лики России, 2008. С. 25.

[5] Образовательный потенциал Российской Империи. С. 79.

[6] Анненков К.Н. Система русского гражданского права. Т.5. Права семейные и опека. ‒ СПб.: Типография М.М. Стасюлевича, 1905. С. 222.

[7] Образовательный потенциал Российской Империи. С. 80.

[8] Там же.

[9] Там же. С. 81-82.

[10] Типичный подход советских и постсоветских исследователей состоит во взгляде на историю образовательных институтов в Российской Империи как на «историю периодического усиления и ослабления охранительных мер». //Чумакова Т. Наука в российских университетах (вторая половина XIX века). //Высшее образование в России. 2005. №2. С. 126. – Прим. Д.Л. Сапрыкина.

[11] Там же. С. 82.

[12] Подольцев А.С. Принципы дворянского воспитания и образования. //Дворянское собрание: Историко-публицистический и литературно-художественный альманах. - Москва, 1999. № 10. С. 92-99.

[13] Сойфер В.Н. Международная Соросовская программа образования. Часть I. История создания и первые шаги деятельности. //Соросовский Образовательный Журнал. 1995. № 1. С. 7-19.

[14] Там же.

[15] Витте С.Ю. Воспоминания. Т. 1. – М., 1960. Гл. 5. С. 78-79

Подробнее:
https://ruskline.ru/analitika/2022/07/07/russkoe_obrazovanie_i_imperator_nikolai_ii

«Убрать царей»: как большевики воевали с памятниками

Как большевики уничтожали следы Российской империи

Александра Баландина

Разборка памятника Александру II в Кремле. Москва, 1918 год

Летящие с постамента статуи императоров, разрушенные мемориалы героев Отечественной войны и могилы тех, кто был объявлен контрреволюционером — на месте памятника Александру II после революции большевики делали все, чтобы стереть память о царской России. 12 апреля исполняется 100 лет со дня выхода декрета об уничтожении памятников «царям и их слугам». Он привел к разрушению монументов по всей стране. «Газета.Ru» — о том, что появилось на их месте при советской власти.

Мы новый мир построим

После Октябрьской революции 1917 года большевики решили, что в России необходимо уничтожить все памятники «царям и их слугам». Спустя полгода, 12 апреля 1918 года они выпустили законное основание для сноса монументов. Им стал декрет Совета народных комиссаров РСФСР «О памятниках Республики». Документ подписали Владимир Ленин, Анатолий Луначарский, Иосиф Сталин и секретарь СНК Николай Горбунов.

«Памятники, воздвигнутые в честь царей и их слуг и не представляющие интереса ни с исторической, ни с художественной стороны, подлежат снятию с площадей и улиц и частью перенесению в склады, частью использованию утилитарного характера»,

— говорится в первом пункте декрета.

В 1918 году памятники эпохи «проклятого царизма» уничтожали и быстро заменяли на революционные. Первым снесенным монументом стал крест на месте убийства московского генерал-губернатора, великого князя Сергея Александровича. Участие в его уничтожении 1 мая принимали члены большевистского правительства.

Следующей жертвой майского вандализма стала на тот момент единственная конная статуя — памятник герою русско-турецкой войны генералу Михаилу Скобелеву. Ее уничтожение инициировали рабочие завода Гужона (позднее — «Серп и Молот»).

Власти тоже не могли спокойно смотреть на монумент «белому генералу» и решили не препятствовать его разрушению.

Впоследствии на месте снесенного Скобелева возвели монумент первой советской конституции со статуей свободы. Его пришлось открывать дважды: к первой годовщине Октябрьской революции в 1918 году, хотя тогда не была установлена статуя, и в 1919 году, когда она уже была готова.

Досталось и мемориальному комплексу Александра II, который располагался на склоне Кремлевского холма (сейчас — Боровицкий). Вокруг статуи императора тянулась величественная арочная галерея — на ее сводах находились 33 мозаики с изображениями русских государей. Рабочие сбросили монумент императора в 1918 году, а остальные элементы снесли десять лет спустя.

Примечательно, что в годы военного коммунизма пустоты в основании памятника использовались в качестве могил для расстрелянных врагов революции.

Сильнее всего декрет ударил по Москве в 1920–1930-е годы. Тогда был уничтожен ряд архитектурных шедевров на территории Кремля, взорван храм Христа Спасителя.

Некоторым памятникам империи все-таки удалось выжить: уцелели Медный всадник в Петрограде, Николай I, а также Минин и Пожарский. Последний большевики лишь сдвинули с центра Красной площади к собору Василия Блаженного, чтобы тот не мешал проведению парадов.

Досталось всей России

Эстафета сноса монументов «царям и их слугам» постепенно перешла из Москвы в другие части страны. В Костроме неугодным оказался памятник царю Михаилу Федоровичу и крестьянину Ивану Сусанину, установленный в 1851 году. При этом большевики еще 10 лет использовали оставшийся от памятника постамент в качестве трибуны. Полностью снос был завершен лишь в 1930-е годы.

Под раздачу большевиков попали и памятники героям Отечественной войны 1812 года. Так, был уничтожен монумент и могила генерал-лейтенанта Ивана Дорохова в подмосковной Верее, которую партизанский отряд Дорохова во время войны отбил у французов. Памятник открыли в 1913 году недалеко от Рождественского собора, где находились генеральские останки, однако простоял он недолго.

Спустя пять лет в собор, где был захоронен герой, пришла группа людей в военной одежде, вооруженная винтовками, револьверами и гранатами. Они разворошили могилу героя, чтобы найти там драгоценности, саблю и ордена.

Хотя орденов вандалы не обнаружили, и сабля оказалась не наградной, а боевой, им все же удалось отыскать перстень и нательный крестик Дорохова. Останки генерала выбросили с высокого откоса над рекой Протвой. Бронзовый памятник на валу тогда же был обстрелян, а затем снесен.

Замена царским памятникам

Декрет «О памятниках Республики» предписывал не только уничтожать «памятники царям и их слугам», но и как можно скорее установить им на смену революционные.

«Той же комиссии поручается мобилизовать художественные силы и организовать широкий конкурс по выработке проектов памятников, долженствующих ознаменовать великие дни Российской социалистической революции», — сообщалось в документе.

Благодаря этому пункту позже историки назвали весь декрет «Планом монументальной пропаганды». Первым ее продуктом стал памятный обелиск в Александровском саду. Изначально его открыли в 1913 году в честь 300-летней годовщины восшествия на русский престол династии Романовых. Он представлял собой небольшую стелу с перечислением всех правителей царского дома.

В сентябре 1918 года обелиск радикально переделали: сбили с верхушки двуглавого орла, со стелы удалили надписи и барельеф Георгия Победоносца, а взамен поместили список 19 революционных деятелей.

Так обелиск династии Романовых стал «памятником-обелиском выдающимся мыслителям и деятелям борьбы за освобождение трудящихся».

На годовщину Октябрьского переворота был установлен памятник французскому революционеру Максимилиану Робеспьеру в том же Александровском саду. Однако простоял он лишь несколько суток.

По официальной версии, памятник был уничтожен деятельностью подрывников-контрреволюционеров. На деле же все было намного прозаичнее: скульпторы при выполнении «соцзаказов» пользовались недолговечными материалами — бетоном и гипсом.

Поэтому бетонный Робеспьер банально не выдержал ночных заморозков и развалился.

Большевики спешили как можно быстрее соорудить новые памятники. Без конца подгоняемые скульпторы не могли тщательно продумать идею каждого монумента и создать интересный образ. Поэтому подавляющее большинство обелисков вскоре было убрано из-за плачевного состояния. Часть из них сняли «по многочисленным просьбам трудящихся» и революционных заказчиков.

По этому принципу быстро исчез памятник двум отцам-основателям марксизма Карлу Марксу и Фридриху Энгельсу, который Владимир Ленин открывал лично. Из-за его нелепости народ даже окрестил монумент — «Двое в ванной».

Подобная участь постигла и памятник видному деятелю французской революции Жоржу Жаку Дантону — он был открыт в 1919 году на площади Революции. На постаменте лежала, будто только после гильотины, огромная голова с выпученными глазами, которую тоже вскоре поспешили убрать.

Особая история у памятника императору Александру III в Санкт-Петербурге, который возвел князь Павел Трубецкой. Члены императорской семьи по-разному относились к монументу.

Император Николай II, к примеру, считал работу Трубецкого карикатурой на покойного отца. Зато скульптура очень пришлась по вкусу вдовствующей императрице Марии Федоровне — она нашла в ней поразительное сходство с покойным супругом.

Памятник все же открыли 23 мая 1909 года, но перешептывания только усилились. Многие были убеждены, что Трубецкой нарочно издевался над императорским домом. На это в какой-то мере намекал и сам скульптор в частных беседах: «Я не занимаюсь политикой. Я изобразил одно животное на другом».

Скандальная слава монумента спасла его от демонтажа после революции. Большевики считали, что Александр III в таком виде, наоборот, сгодится — так еще будет смешить граждан и пугать детей.

До наших дней от «монументальной пропаганды» первых лет советской власти остались считанные единицы — в частности, бетонные Александр Герцен и Николай Огарев во дворике одного из факультетов МГУ на Охотном ряду, а также памятник Марксу в Ульяновске.

https://www.gazeta.ru/social/2018/04/11/11714479.shtml