статьи публикуются к 155-летнему юбилею со дня блаженной кончины свт. Игнатия,

епископа Ставропольского и Кавказского

Взгляд святителя Игнатия Брянчанинова на природу поэзии и поэтического вдохновения в контексте русского романтизма[1]

Т.Л. Воронин

(ПСТГУ)

Предметом рассмотрения является литературно-эстетическая проблематика в духовном наследии одного из наиболее авторитетных церковных авторов. Перед русской духовной литературой нового времени, по мысли автора статьи, стояла задача освоить и подчинить эстетику светского искусства высшим религиозным задачам, соединить чистое созерцание божественных тайн с живым поэтическим словом. Сквозной и принципиально важной в статье является мысль о том, что истинное слово о тайнах вечности всегда поэтично, потому что рождается из духовного вдохновения. Творчество святителя Игнатия Брянчанинова рассматривается как плодотворный путь к синтезу современной ему романтической литературной традиции и церковной словесности.

Новое время поставило перед русской культурой двоякую задачу: во-первых, необходимо было создать светскую литературу западноевропейского типа, литературу, которая бы стремилась выразить индивидуальный мир человека, его личный взгляд на бытие, а во-вторых, продолжить и видоизменить традицию древнерусской христианской книжности, создать авторскую духовную словесность, такую, которая бы, оставаясь православной, удовлетворяла вкус и ум по-новому образованного русского читателя.

Уже в XVIII в. эти две ветви русской литературы начали свое развитие и шли различными, но соотносимыми путями. Между ними не существовало глубокой пропасти, и проповеди митрополита Платона (Левшина) могли в ту эпоху на книжной полке русского дворянина соседствовать с сочинениями Ломоносова. Но чем дальше, тем сильнее светская литература опережала литературу духовную по свободе и оригинальности индивидуального стиля. В первой трети XIX в. Карамзин, Батюшков, Жуковский, Пушкин и др. писатели вырабатывают особый подвижный и гибкий литературный язык, способный выразить всю гамму индивидуальных переживаний человека.

 Духовная же литература к тому времени продолжала находиться в узком диапазоне школьно-риторической традиции столетней давности и часто казалась слишком безлико-архаичной для читающего дворянина Александровской эпохи, находившего удовлетворение своих духовных запросов в многочисленных переводах протестантских мистиков, стиль и манера которых своей экспрессией и оригинальностью притягивали читателя.

Перед русской духовной литературой стояла задача освоить эстетику светского искусства, подчинить ее высшим задачам и соединить чистое целомудренное созерцание божественных тайн с живым поэтическим словом, отражающим опытное постижение небесных реальностей.

Именно такую задачу решает в своем литературном творчестве святитель Игнатий Брянчанинов; решает, конечно, подсознательно, невольно, своим происхождением, воспитанием и дарованием подготовленный к осуществлению синтеза современной ему романтической литературной традиции и церковной словесности.

В своих «Аскетических опытах» он нередко касается темы поэзии и поэтического вдохновения. И как мы убедимся ниже, с одной стороны он вступает в спор с современным ему романтическим отношением к поэту как пророку, «с дарами выспренных уроков, с глаголом неба на земле» (Веневитинов). Святитель показывает, что божественная истина открывается только аскетически и покаянно очистившемуся духу, а не смутному поэтическому вдохновению. Но с другой стороны, Брянчанинов считает возможным говорить о поэзии и о вдохновении, когда речь заходит о духовной письменности, о Священном Писании и о богооткровенных литературных трудах православных подвижников. Он в какой-то степени ощущает родственность поэтического вдохновения, которое понималось в русском романтизме как устремленность к художественному познанию высшей истины, и вдохновения аскета, созерцающего духовные откровения.

Святитель Игнатий по своему происхождению и воспитанию был близок к тому узкому слою русского дворянства, в котором формировалось романтически-возвышенное отношение к поэтическому творчеству. Учась в 1820-е гг. в петербургском инженерном училище, он, благодаря родственным связям, был введен в дом известного мецената Алексея Николаевича Оленина. В этом доме, который был своеобразным культурным центром Петербурга, сходились лучшие литераторы, художники и музыканты того времени. «Там, на литературных вечерах, — читаем мы в жизнеописании святителя Игнатия, — Брянчанинов сделался любимым чтецом, а поэтические и вообще литературные дарования его приобрели ему внимание тогдашних знаменитостей литературного мира: Гнедича, Крылова, Батюшкова и Пушкина»1.

Справедливости ради нужно уточнить, что Батюшков и Пушкин, конечно, не могли в то время обратить внимания на Брянчанинова, потому что сознание первого было тогда уже погружено во тьму умопомешательства, а второй — «брал уроки чистого афеизма» в Одессе. Но с Гнедичем у святителя Игнатия была глубокая связь. П.А. Брянчанинов в примечаниях к письмам брата-святителя сообщает о том, что святитель «пользовался особым расположением Гнедича» и «принял за правило и часто повторял совет Гнедича: чтоб сочинения, писанные до сорока лет... считать решительно неоконченными» и не издавать их в свет2. Причины, по которым именно с Гнедичем возникла у Брянчанинова творческая близость, требуют отдельного исследования, но надо отметить особое возвышенное понимание искусства у Гнедича. Он еще в школьные годы имел прозвища «ходульника» и стремился к высокости стиля, выспренности языка и мыслей. Для него характерно обостренное переживание сакральности писательского служения. В своей речи в собрании общества любителей российской словесности Гнедич говорил, уподобляя писателей духовным лицам, соотнося их служение со служением священства: «Да будут они (писатели) чисты сердцем, как служители Божества, или те, которые приближаются к священным алтарям его». Цель писателя — возбуждать «думы высокие, восторги пламенные, святое пожертвование самим собою для блага людей». Подлинное призвание его — это «воспламенить страсти благородные, чувства высокие, любовь к вере и отечеству, к истине и добродетели». Образцом писателя является для Гнедича Делиль, который в годы Французской революции «в царство ужаса, когда законы запретили исповедание Создателя, в дни безверия и безбожия народного на развалинах Алтарей пел бытие Бога и бессмертие души»3. Такое высокое понимание цели художественного слова, конечно, было близко молодому Брянчанинову, чье сердце искало высокой истины и чуждо было чувственному сентиментализму эпохи. Творчество святителя Игнатия и стало впоследствии тем писательством, которое возбуждало «высокие думы», проповедовало Бога и звало в вечность, издавало «дивные, вещие звуки, воспевало хвалу Богу, таинственно, духовно, насладительно»4.

Наделенный поэтическим даром, хорошо образованный и близко знакомый с современной светской литературой, святитель Игнатий в своем словесном творчестве не мог не испытать влияния новой дворянской культуры. Но при внешней схожести с романтической словесностью эпохи, при определенной типичности литературных приемов и способов выражения сердечных переживаний, Брянчанинов пытался оттолкнуться от современной ему светской традиции и писать иначе, на других принципах и основаниях. Он был человеком своей эпохи, но всю жизнь шел вразрез с большинством, продвигался «против течения», и его словесное творчество нередко носит полемический характер. Но парадокс в том, что споря и полемизируя с современным ему романтически-мечтательным взглядом на духовность и на словесное творчество, святитель говорит подчас тем же романтически возвышенным языком и поднимает те же, что и его светские современники, вопросы сакральности словесного творчества, пророческого призвания художника слова, говорит не раз о «вдохновении, звуках сладких и молитвах», без которых немыслимо было словесное творчество для литературных деятелей романтизма.

Святитель Игнатий остро переживал извращенную, «плотяную» духовность его современников-дворян. Зная изнутри, как труден путь к Богу, как нелегко открыть в своем сердце подлинное зрение духовных сущностей, он с особой настороженностью относился к так называемым духовным произведениям светских писателей. Известны его два письма на эту тему. Одно — об оде «Бог» Державина, другое — о «Выбранных местах из переписки с друзьями» Гоголя. Мы не станем подробно на них останавливаться. Отметим только, что главной мыслью обоих этих писем является то, что светский писатель обманывается сам и обманывает других, когда начинает говорить о духовном. Он, по словам святителя, «не знает, какое преступление — преоблачать духовное, искажать его, давая ему смысл вещественный». Большинство духовных произведений светских писателей, по мнению Игнатия, «написаны из «мнения», оживлены «кровяным движением»5. Писатель, не очищенный Духом, издает «для себя и для других не чистый свет, а смешанный, обманчивый, потому что в сердце его живет не простое добро, но добро, смешанное со злом, более или менее»6. Он «святое духовное переделывает в свое чувственное». И в то же время Брянчанинов не считает светское творчество чем-то бессмысленным. Когда писатель не замахивается на духовные высоты и говорит о своем, то это может быть «в своем роде прекрасно, удовлетворительно».

Игнатий высоко ставит литературное дарование Пушкина, говорит о той тщательной работе над словом, которую вел поэт. «От такой вычистки и выработки, — пишет Игнатий в письме к игумену Антонию Бочкову, — его (Пушкина) сочинения получали необыкновенную чистоту слога и ясность смысла. Как они читаются легко! в них нет слова лишнего!»7. Кроме того, в самом художественном даровании видит святитель признак души, ищущей Бога, готовой различить в земном мире отблеск вечной красоты, красоты духовного мира. «Давно видел я, — пишет святитель Карлу Брюллову, — что душа ваша в земном хаосе искала красоты, которая бы ее удовлетворила. Ваши картины — это выражение сильно жаждущей души. Картина, которая бы решительно удовлетворила вас, должна бы быть картиною из вечности». И в этом же письме он говорит о подлинном художественном вдохновении, о подлинной сути художественного творчества. Суть вдохновения в том, что душа, предочищенная подвигом, отдавшая себя на служение Богу, начинает созерцать небесные реальности, и в этом созерцании, которое является Божественным даром, и рождается чистое и живое духовное слово или духовная картина.

«Религия, — пишет в этом письме святитель Игнатий, — обратилась для меня в поэзию и держит в непрерывном чудном вдохновении, в беседе с видимым и невидимым мирами, в несказанном наслаждении»8. Это вдохновение, эта поэзия оказываются отличными от поэзии и вдохновения светских, и Брянчанинов в своих литературных трудах не раз говорит о сути словесного творчества, о признаках и свойствах истинного вдохновения и истинной поэзии, которая для него, как и для его современника Жуковского, была всегда сестрой религии.

Свое призвание в этой земной жизни святитель Игнатий связывал со словесным творчеством. Словесная проповедь христианского откровения была для него главным делом жизни. «Служение братиям словом Божиим! — пишет святитель, вспоминая начало своего писательского пути. — Какою восхитительною, насладительною картиною представлялось очам души моей это служение! Бесконечно милосердый Бог подал мне это служение! Как утешительно перекликаются со мною многие души среди таинственной ночи мира сего с различных стран своих»9. Свое словесное служение видит святитель Игнатий в том, чтобы звать человеческие души к Вечности, к миру Божественных реальностей, и для того, чтобы зов этот был не мнимым, а живым и действенным, необходимо духовное очищение.

«Желалось бы мне очистить мои ум и сердце, — пишет святитель, — очистить их так, чтобы они соделались живыми скрижалями живого Божия Слова, чтоб оно изобразилось на них ясно, светло, чтоб из живого Божия слова истекало обильное спасение, проливалось в душу мою и в души возлюбленных моих о Господе»10. Христианская проповедь не может вестись из неочищенного сердца. Чистота души — первое условие служителя Слова.

Но служитель Слова не может говорить лишь рациональные сухие истины. Он говорит о том, что отрыто ему в созерцании и опыте. Истинное слово о тайнах вечности всегда поэтично, потому что рождается из духовного вдохновения. О природе и условиях этого вдохновения много говорит святитель Игнатий. Характер этого вдохновения таков, что душа человека должна открыться Небу, должна отрешиться от всего личного и себялюбивого, чтобы стать вместилищем благодатного дара небесного вдохновения. «В храме душевном опрокинут, извергнут из него идол “я”; в этом храме, очищенном от скверны запустения, разливается благоухание Святого Духа, слышатся вещания Святого Духа»11. Духовное вдохновение нисходит только в ту душу, где затихают все суетные земные звуки и поселяются тишина и мир. «Объемлется существо мое глубоким таинственным молчанием, вне всякой мысли, вне всякого мечтания. Вне всякого душевного движения, производимого кровию; субботствует и вместе с тем действует все существо мое под управлением Святого Духа», — вот в каком душевном состоянии рождается вдохновение12. Служитель Слова «настраивает чувства сердечные на чудный мир Христов, и, прикасаясь к ним, как к струнам, божественными помышлениями, издает дивные, вещие звуки, воспевает хвалу Богу, таинственно, духовно, насладительно»13. Но этому предшествует долгий духовный путь, когда «душа, пребывающая в служении Богу, поучающаяся в законе Божием день и ночь, соединяется в един дух с Господом, роднится с Его законом святым, соделывается сестрой его пророчицею, как заимствующая из Него благодатное вдохновение»14. Душа должна обрести способность слышать голос Божий и воспроизводить Божие слово, только таким образом вдохновение становится чистым, а поэзия становится пророчеством, «глаголом неба на земле».

Примером истинной духовной поэзии становится для святителя Игнатия завещание Иакова из книги Бытия. «Иаков произнес им (своим детям) вдохновенное, пророческое завещание. Это завещание дышит юношескою силой и поэзией, вечной юностию небожителей и святою поэзией их. Тут — нет человека! Тут язык человека быт только орудием. Так и слышен говорящий Бог. Так и слышен Бог, изрекающий волю свою. С властию распоряжающийся будущими судьбами человеков и их отдаленного потомства! Завещание патриарха — небесная песнь, воспетая Духом во всеуслышание мира. Эта песнь возвещает миру Искупителя, и народам, погруженным в идолослужение, озарение светом христианства»15.

Сам святитель Игнатий писал свои сочинения под влиянием тех благодатно-вдохновенных озарений, которые были даны его душе. Его словесное творчество есть свидетельство личного откровения. Он умеет всматриваться в мир духовным оком, и это всматривание, это предстояние перед тайной мира является для него основой словесного творчества. «Однажды сидел я, — пишет святитель в лирическом отрывке “Сад во время зимы”, — и глядел пристально в сад. Внезапно упала завеса с очей души моей. Пред ними открышась книга природы. Эта книга, данная для чтения первозданному Адаму, книга, содержащая слова Духа, подобно Божественному Писанию»16. В другом произведении святитель пишет: «Какое в недрах моря хранится вдохновение! Какая чувствуется полнота в душе, когда глаза насладятся и насытятся созерцанием моря!»17. А в думе «Голос из вечности» Брянчанинов говорит о том же вдохновенно-молитвенном созерцании, которое становится основой его словесного творчества: «Стоял я, задумчивый и одинокий, на могиле, стоял, осененный впечатлениями дня. Внезапно овладело мною неожиданное, чудное вдохновение»18. О таком же состоянии вдохновенного созерцания говорится в отрывке «Роса»: «Тихо бышо на сердце; тишине сердца отвечала природа вдохновенною тишиною, тою тишиною, которою бывает полно прекрасное утро июня, которая так благоприятствует созерцанию. Перед глазами... солнце на лазуревом чистом небе, и бесчисленные отпечатки солнца в бесчисленных каплях росы на лугу обширном. Мысль. терялась в какой-то бесконечности, — ум без мысли, как бы нарочно приготовленный, настроенный к принятию духовного впечатления»19. Такое драгоценное для Брянчанинова вдохновенное состояние приходит к нему нежданно. Оно берет в плен душу и представляет перед ним видения, которые становятся для него откровением небесной реальности. «Куда еще несешься, мысль моя, — восклицает святитель в одно из таких мгновений. — Смотри неуклонно на грехи мои, возбуждай во мне рыдание о них: мне нужно очищение горьким плачем, омовение слезами непрерывающими-ся. Не внемлет, летит — неудержимая — становится на необъятной высоте! Ее полет подобен бегу молнии, когда молния касается в одно мгновение двух оконечностей небосклона. И встала мысль на высоте духовного созерцания. перед нею весь мир»20. А в одном из своих писем Игнатий говорит о том, как овладевает им эта сила вдохновения: «Неодолимая сила куда-то уносит меня. Ты знаешь, воображение, вдохновение — свободы сыны своевольные, прихотливые, неукротимые. Несусь!.. Несусь!..»21.

Это вдохновенное созерцание, склонность к такому всматриванию в глубь вещей роднит святителя Игнатия с поэтами его эпохи, да и вообще — с людьми, наделенными даром художественного творчества. Способность к сосредоточению, к тихому созерцанию глубины собственного существа и тайны окружающего мира есть основание творческого акта. «И пробуждается поэзия во мне, душа стесняется лирическим движеньем, минута — и стихи свободно потекут», — говорит Пушкин в «Осени», и очевидно — это «лирическое движение» сродни «нежданному, чудному вдохновению» святителя Игнатия. Родственна этому вдохновению и та «тихая, сладкая задумчивость», которая нередко описывается в прозе и поэзии Батюшкова и является для него самым драгоценным состоянием духа, таким состоянием, когда душа способна отрешиться от каждодневности и увидеть мир с просветленно-возвышенной точки зрения. А герой последней поэмы Жуковского Агасфер говорит о том «смиренном, бессловесном предстояньи, и сладостном, глубоком постиженьи Его Бога величия, Его святыни», из которого рождается его поэтическая песнь22. Жуковский в статье «О поэте и его современном значении» говорит о поэтическом творчестве как о беседе души с созданием, с творением Бога: «Душа беседует с созданием, и создание ей откликается. Но что же этот отзыв создания? Не голос ли Создателя?»23. Творческий акт, поэтическое вдохновение становится моментом постижения премудрости Божией, моментом прикосновения к таинственной подоснове мира. Художник творит красоту. И эта красота, по мнению Жуковского, есть «ощущение и слышание душою Бога в создании». Подобная точка зрения на природу художественного творчества продолжается и за пределами эпохи романтизма.

Для русского сознания вообще художественное поэтическое слово не отделимо от истины. А коль скоро истина воспринимается с религиозной точки зрения, как истина Божественная, то поэзия оказывается неотделимой от религии. По словам Ю.М. Лотмана, «истинность воспринимается читателем не как факультативный признак художественного слова, а как неотъемлемое качество поэзии: неистинное — не поэзия»24. Только то слово подлинно художественно, которое укоренено в глубине созерцающего духа художника, которое отвечает на главные вопросы бытия. Такое отношение к художественному творчеству емко и ясно сформулировал И. Ильин. В статье «Что такое искусство» философ писал: «Художник имеет пророческое призвание. через него прорекает себя Богом созданная сущность мира и человека. Ей он и предстоит как живой тайне Бога»25. Художественное искусство, по мнению Ильина, «возникает только из сочетания двух сил: силы духовно-созерцающей и силы верно воображающей и изображающей увиденное». Для Ильина только тот художник подлинен, которому открыты были в определенные вдохновенные мгновения сущностные истины о мире. И такой художник может быть и даже обязательно становится духовным водителем. При таком понимании искусства его главная задача религиозна, его цель — вести человека к сущности всех вещей, к тайне бытия, а значит — к Создателю и Спасителю мира.

Таким образом, в своем литературном творчестве святитель Игнатий, будучи подвижником и аскетом, сумел свое аскетическое миропонимание, свое целомудренное богосозерцание соединить с поэтическим вдохновением. Осмысливая природу художественного слова он, с одной стороны, отталкивался от современной ему светской традиции, выражая духовно-возвышенную точку зрения, но с другой стороны, оказывался близок к точке зрения лучших писателей первой половины XIX столетия. Он сумел опытно пережитые христианские истины облечь в словесную форму, созвучную светской литературе середины XIX в. и доступную светскому читателю, и в этом секрет немалой популярности его трудов и в позапрошлом, и в нынешнем веке.

В лице святителя Игнатия церковная словесность шагнула навстречу светской, и в тот же самый период светская литература, а точнее сказать, светские писатели обнаруживают пристальный интерес к духовным вопросам и к церковному наследию. Чаадаев, И. Киреевский, Хомяков, Гоголь, Жуковский — все эти люди пытаются во второй трети XIX в. подчинить свою литературную деятельность духовному идеалу. И рядом с поэтичным богословием святителя Игнатия появляется богословствующая проза Хомякова, Гоголя, Чаадаева и Жуковского. Эти литературные труды явились первыми ласточками исторически необходимой встречи Церкви и культуры, их глубокого взаимодействия, которое особенно актуально в наши дни.

СНОСКИ

1 Жизнеописание епископа Игнатия. СПб., 1881. С. 13.

2 Творения святителя Игнатия. М., 2003. Т. 8. С. 442.

3 Тиханов П.Н. Несколько данных к биографии Гнедича // Сборник отделения русского языка и словесности императорской Академии наук. Т. 33. СПб., 1884. С. 549.

4 Творения. Т. 1. С. 403.

5 Творения. Т. 8. С. 260.

6 Там же. С. 603.

7 Творения. Т. 8. С. 119.

8 Там же. С. 522.

9 Свт. Игнатий Брянчанинов: Собрание писем. М., 2000. С. 409.

10 Свт. Игнатий Брянчанинов: Собрание писем. С. 117.

11 Там же. С. 105.

12 Творения. Т. 2. С. 317.

13 Там же. Т. 1. С. 403.

14 Там же. С. 402.

15 Творения. Т 2. С. 44.

16 Там же. Т. 1. С. 179.

17 Там же. С. 363.

18 Там же. С. 187.

19 Там же. С. 359.

20 Творения. Т. 1. С. 387.

21 Там же. Т. 8. С. 260.

22 Жуковский В.А. Полн. собр. соч. СПб., 1906. Т. 2. С. 491.

23 Там же. Т. 3. С. 228.

24 Лотман Ю.М. Очерки по истории русской культуры XVIII - нач. XIX в. // Из истории русской культуры. М., 2000. Т. 4. С. 89.

25 Ильин И.А. Одинокий художник. М., 1993. С. 245.