Изобрѣтателенъ на зло духовный князь зла и искусенъ сразу же въ началѣ, отчаяніемъ и маловѣріемъ, ниспровергнуть тѣхъ людей, которые уже вложили въ душу основанія добродѣтели; силенъ же равнымъ образомъ и на полпути напасть безпечностью и нерадѣніемъ, на тѣхъ, которые уже воздвигли стѣны дома добродѣтели; но даже и самого того, кто уже поставилъ и самую кровлю добрыхъ дѣлъ (дома своей добродѣтели), силенъ онъ низвергнуть, путемъ гордости и безразсудства. Но мужайтесь! Не приходите въ ужасъ! Потому что, тотъ, кто бдителенъ, болѣе искусенъ въ удержаніи добра. И добродѣтель обладаетъ гораздо большей силой въ парированіи со зломъ, обогащаясь средствами свыше и споборничествомъ со стороны Того, Кто силенъ во всемъ и, по благости, влагаетъ силы во всѣхъ любителей добродѣтели, дабы не только она пребыла незыблимой предъ лицемъ снаряженныхъ, разновидныхъ и злостныхъ ухищреній супостата, но и павшихъ въ глубину зла, пробудила и подняла, и съ легкостью, путемъ покаянія и смиренія, привела къ Богу. Примѣромъ же сему является настоящая притча. Ибо и Мытарь оный, будучи мытаремъ и пребывая, можно сказать, въ безднѣ зла, — вслѣдствіе единаго слова, и то — краткаго, сталъ общникомъ добродѣтельно живущихъ, облегчается и возносится и становится выше всякой грѣховности и причисляется къ лику праведниковъ, будучи оправданъ Самимъ неподкупнымъ Судіею. Если же и Фарисей, по причинѣ слова осуждается, то это потому, что онъ — и Фарисей, и высокаго мнѣнія о себѣ, но не по истинѣ онъ праведенъ; кромѣ того, не мало дерзокъ въ словахъ, среди которыхъ было не мало такого, что вызывало Бога на гнѣвъ. Почему же смиреніе возноситъ на высоту праведности, а гордость низводитъ на дно /с. 22/ грѣховности? — Потому что, мнящій о себѣ высоко, и то — предъ лицемъ Бога, справедливо бываетъ оставленъ Богомъ: поскольку онъ и не считаетъ, что нуждается въ Его помощи. Считающій же себя за ничто, и потому взирающій на милость свыше, справедливо вызываетъ къ себѣ Божіе состраданіе и получаетъ отъ Него помощь и благодать. Ибо говорится: «Господь гордымъ противится, смиреннымъ же даетъ благодать» (Притч. III, 34).

И являя это чрезъ притчу, Господь говоритъ: «Человѣка два внидоста (ориг. ἀνέβησαν — взошли, поднялись) въ Церковь помолиться: единъ фарисей, а другій мытарь» (Лк. XVIII, 10). Желая ясно представить пользу, проистекавшую отъ смиренія, а также и вредъ, проистекающій отъ гордости, Онъ раздѣлилъ на двѣ категоріи всѣхъ въ храмъ приходящихъ, лучше же сказать — восходящихъ въ него. Ибо таковыми являются тѣ, которые приходятъ въ храмъ Божій ради молитвы, а таково именно — свойство молитвы: она возвышаетъ человѣка отъ земли на небо и восходя выше всего наднебеснаго, всякаго имени и высоты и достоинства, представляетъ его Самому, сущему надъ всемъ, Богу. Былъ же и оный древній храмъ лежащимъ на холмѣ, на возвышенности города, на вершинѣ, гдѣ нѣкогда во время мора въ Іерусалимѣ, Давидъ, видя смертоноснаго Ангела, извлекшаго мечъ на городъ, возшедши, учредилъ на томъ мѣстѣ жертвенникъ Господу и принесъ на немъ жертву Богу, и остановилъ моръ: и это было въ знакъ спасительнаго и духовнаго восшествія, вслѣдствіе молитвы, и благодаря ей — умилостивленія; если же пожелаешь, то также и въ образъ сей нашей священной Церкви, воистинну покоющейся на высотѣ, сущей нѣкимъ ангельскимъ и сверхмірнымъ мѣстомъ, гдѣ приносится безкровная и великая и воистину благопріятная Богу Жертва за умилостивленіе о всемъ мірѣ и за уничтоженіе смерти и преизбытокъ безсмертной жизни. Посему-то Онъ не сказалъ: «человѣка два пришли въ церковь», но сказалъ: — «взошли въ церковь».

Но и теперь есть такіе, которые, приходя въ священную церковь, однако не восходятъ, но, правильнѣе будетъ сказать, — понижаютъ представляющую небо Церковь; это — тѣ, которые приходятъ въ храмъ ради встрѣчи и разговоровъ другъ съ другомъ, и товары выставляютъ и заказываютъ: ибо они /с. 23/ — подобны другъ другу; потому что, одни — товары, а другіе слова выставляя, обмѣниваются другъ съ другомъ (одни — словами, другіе — товарами); и какъ однихъ, нѣкогда Господь рѣшительно изгналъ изъ онаго храма, говоря имъ: «Храмъ Мой, храмъ молитвы наречется: вы же сотвористе его вертепъ разбойникомъ» (Мѳ. XXI, 13), — такъ и другихъ Онъ отвергъ симъ выраженіемъ, показывая, что это — не восходящіе въ церковь, хотя бы и ежедневно приходили.

Фарисей же и Мытарь взошли въ церковь, потому что у обоихъ у нихъ была одна цѣль: помолиться, хотя Фарисей, послѣ того, какъ взошелъ, однако свелъ себя внизъ по той причинѣ, что извратилъ направленіе свое; итакъ, цѣль восхожденія у обоихъ была тождественна, но направленіе (въ молитвенномъ устроеніи) было взаимно-противоположное. Ибо одинъ взошелъ сокрушеннымъ и смирившимся, научившись у Псалмопѣвца-Пророка, что сердце сокрушенное и смиренное Богъ не уничижитъ: поскольку и самъ о себѣ, конечно, по опыту зная, Пророкъ говоритъ: «Смирихся, и спасе мя Господь» (Пс. 114, 5). И что говорю — пророкъ, — когда Богъ Пророковъ, ради насъ ставшій тѣмъ, что — мы, смирилъ Себя, почему Богъ Его и превознесъ, какъ говоритъ Апостолъ (Фил. II, 8)! А фарисей взошелъ весьма надмеваясь и кичась и выставляя себя праведникомъ, и то — предъ лицемъ Бога, передъ Которымъ вся наша праведность не больше драныхъ рубищъ; такъ поступалъ Фарисей, ибо онъ не послушалъ, говорящаго: «Нечистъ предъ Богомъ всякъ высокосердый» (Притч. XVI, 5); и — «Господь гордымъ противится» (Притч. III, 34); и — «Горе, иже мудри въ себѣ самихъ, и предъ собою разумни» (Ис. V, 21).

Не только же нравъ и направленіе, будучи различными, раздѣляли ихъ, но — и самая форма молитвы: ибо и она также была двояка. Потому что молитва есть дѣло не только прошенія, но и благодаренія: такъ, одинъ молящійся входитъ въ церковь Божію, славя и благодаря Бога за тѣ блага, которыя воспріялъ отъ Него; а другой — вымаливаетъ себѣ то, что еще не получилъ и въ чемъ у него особенно недостатокъ въ данное время; къ этому же относится и прошеніе объ отпущеніи грѣховъ. Что же касается обѣщанія Богу съ нашей стороны того, что приносится Ему по благочестію, то это называется не «молитвой», а — «обѣтомъ»; и это явилъ тотъ, кто /с. 24/ говоритъ: «Помолитеся и воздадите Господеви Богу нашему» (Пс. LXXV, 12); а также вѣщающій: «Благо тебѣ еже не обѣщаватися, нежели обѣщавшуся тебѣ, не отдати» (Еккл. V, 4). Но обѣ формы молитвы встрѣчаются и съ двойнымъ видомъ опасности, предостерегающей неосмотрительныхъ: такъ вѣра и сокрушеніе, при наличіи отстраненія отъ зла, дѣлаютъ молитву объ оставленіи грѣховъ и прощеніи истинно достигающей своей цѣли; а отчаяніе и огрубѣлость — дѣлаютъ ее бездѣйственной. Благодареніе же за тѣ блага, которыя восприняты отъ Бога, дѣлаетъ благопріятнымъ Ему смиреніе и отсутствіе дерзости въ отношеніи тѣхъ, которые не имѣютъ того; анадменность въ благодареніи, какъ будто бы благодаря своему тщанію и знанію оно пришло, и осужденіе тѣхъ, которые сего не имѣютъ, — дѣлаютъ благодареніе неугоднымъ Богу. Недугуя и въ томъ и въ другомъ, Фарисей самъ собою и собственными словами осуждается; ибо взойдя въ храмъ, благодаря, а не вымаливая, онъ къ благодаренію Бога безумно и бѣдственно примѣшалъ надменность и осужденіе. Ибо говорится: «Ставъ сей, сице въ себѣ моляшеся: Боже хвалу Тебѣ воздаю, яко нѣсмь якоже прочіи человѣцы, хищницы, неправедницы, прелюбодѣе». Въ томъ положеніи, которое занялъ Фарисей, сказывается не рабская покорность, а безразсудная гордыня, состояніе противоположное состоянію того, который, по смиренію, не дерзалъ даже глазъ поднять на небо. Дѣйствительно Фарисей «въ себѣ моляшеся», ибо онъ не поднялся къ Богу, хотя не остался незамѣченнымъ Сидящимъ на Херувимахъ и призирающимъ глубины безднъ. Такова была его молитва: говоря — «Благодарю Тебя», — онъ не прибавилъ, — «за то, что безъ всякихъ заслугъ съ моей стороны, Ты, смилостивившись, даровалъ мнѣ, немощному для борьбы, свободу отъ ловушекъ лукаваго; ибо большой подвигъ необходимъ душѣ, удержанной западнями супостата и впавшей въ сѣти грѣховности, чтобы возмочь чрезъ покаяніе освободиться. Поэтому лучшимъ Промысломъ относительно насъ управляются дѣла, и часто мало или даже и совсѣмъ не заботясь, мы пребываемъ съ Богомъ выше многихъ и великихъ злоключеній, сострадательно облегченные Имъ по причинѣ нашей немощи; и намъ подобаетъ быть благодарными за этотъ даръ и смиренными предъ лицемъ Даровавшаго, а не надмеваться. Фарисей же — «Благодарю Тебя, — говоритъ, — Боже, — не за то, что я воспринялъ отъ Тебя помощь, но за то, что я не таковъ, какъ прочіе люди»; какъ будто бы по /с. 25/ природѣ самъ и благодаря своей силѣ онъ обладаетъ тѣмъ качествомъ, что не былъ хищникомъ, прелюбодѣемъ и неправедникомъ, если только правда — онъ не былъ таковымъ: ибо онъ не себѣ внималъ, такъ что можно было бы повѣрить, что онъ — праведенъ, на основаніи того, что онъ самъ о себѣ говоритъ, но, такъ выходитъ, что онъ смотрѣлъ на другихъ, а не на себя, и всѣхъ, — о, безуміе! — презирая, онъ считалъ, что единственный на свѣтѣ праведникъ и цѣломудренный, это — онъ; «Яко нѣсмь», говоритъ онъ, «якоже прочіи человѣцы, хищницы, неправедницы, прелюбодѣе, или якоже сей мытарь». Какое безуміе! — могъ бы тебѣ кто-нибудь сказать: если, за исключеніемъ тебя, всѣ люди грабители и обидчики, то гдѣ же тогда мѣсто для жертвы, терпящей хищничество и ущербъ? Что же означаетъ выраженіе «сей мытарь» и это особое упоминаніе о немъ? Будучи однимъ изъ общаго числа и вмѣстѣ съ прочими принадлежа къ приведенному тобою обществу, развѣ и онъ уже тѣмъ самымъ, такъ сказать, не подлежитъ общему осужденію? Или же ему долженствовало двойное осужденіе по той причинѣ, что онъ попался на твои фарисейскіе глаза, хотя и далеко былъ позади? Кромѣ того, въ томъ, что онъ явно является мытаремъ, ты видишь въ немъ беззаконника, но откуда тебѣ извѣстно, что онъ и прелюбодѣй? Развѣ на томъ основаніи, что онъ нанесъ неправду другимъ, тебѣ разрѣшается безотвѣтственно наносить неправду ему? Это — нельзя, нельзя! Но онъ, вотъ, нося въ смиреніи души твое гордое порицаніе и принося Богу вмѣстѣ съ осужденіемъ себя моленіе, справедливо получитъ отъ Него аннулированіе осужденія за тѣ неправды, которыя совершилъ; а ты, гордо обвиняющій его и всѣхъ людей и изъ всѣхъ только себя оправдывающій, справедливо будешь осужденъ.

«Яко нѣсмь, якоже прочіи человѣцы, хищницы, неправедницы, прелюбодѣе». Эти слова показываютъ пренебреженіе Фарисея и въ отношеніи Бога, и въ отношеніи всѣхъ людей. Кромѣ того, они свидѣтельствуютъ о ложной направленности его міровоззрѣнія: ибо и всѣхъ людей вообще онъ открыто презираетъ, и свое воздержаніе отъ зла приписываетъ не Божіей силѣ, а — своей личной. Если же онъ и выражаетъ благодарность, однако сразу же сквозь это, онъ всѣхъ людей, за исключеніемъ себя, признаетъ разнузданными и обидчиками и грабителями, какъ будто бы никого, кромѣ него, Богъ не /с. 26/ удостоилъ проявлять добродѣтель. Но если всѣ люди таковы (какъ ихъ изображаетъ Фарисей), то, слѣдовательно, имущество Фарисея должно было подвергнуться расхищенію со стороны всѣхъ людей, такого рода. Но это представляется не такъ; ибо онъ самъ прибавляетъ, что: «Пощуся двакраты въ субботу, десятину даю всего елико притяжу». Онъ не говоритъ, что отдалъ десятую часть того имущества, которое раньше пріобрѣлъ, но говоритъ — «которое пріобрѣтаю», этимъ показывая прибавленіе и ростъ своего имущества; значитъ, онъ обладалъ тѣмъ, что раньше пріобрѣлъ и къ этому прибавлялъ безъ ущерба то, что могъ; такъ какъ же тогда, всѣ люди, кромѣ него, грабили и похищали?! Такъ зло само себя позоритъ и само себя предаетъ! Такъ всегда къ безразсудству примѣшивается ложь! Итакъ, даваніе десятины онъ привелъ въ свидѣтельство избытка своей праведности: ибо какъ могъ бы быть хищникомъ чужого тотъ, кто даетъ десятую часть своегоимущества? Постъ же онъ приводитъ въ показаніе своего воздержанія: ибо постъ является матерью цѣломудрія. Итакъ, пусть будетъ такъ: ты являешься цѣломудреннымъ и праведнымъ; если же желаешь, и мудрымъ, и благоразумнымъ, и мужественнымъ, и если и еще какимъ обладаешь добрымъ качествомъ; и если, дѣйствительно, ты обладаешь этимъ благодаря самому себѣ, а не отъ Бога имѣешь, то къ чему ложь облекаешь въ образъ молитвы, и восходишь въ храмъ и за не за что приносишь свое благодареніе? Если же ты обладаешь этими качествами, потому что воспринялъ ихъ отъ Бога, то не для того ты ихъ принялъ, чтобы хвалиться ими, но для того, чтобы служить въ назиданіе другимъ въ славу Даровавшаго. Да, тебѣ подобало радоваться, воистину, со смиреніемъ, а также благодарить Даровавшаго за тѣ дарованія, которыя ты воспринялъ: ибо не столько ради себя, свѣтильникъ воспринимаетъ свѣтъ, сколько ради смотрящихъ. Говоря же о субботѣ, Фарисей имѣетъ въ виду не седьмой день недѣли, но седмицу всѣхъ дней, изъ которыхъ два постясь онъ надмевается, не зная, что добродѣтель это — дѣло людей, но гордость — свойство бѣсовъ; посему, такъ поступая, онъ дѣлаетъ добродѣтели безполезными, и гордыня, сопряженная съ добродѣтелями, сводитъ ихъ на нѣтъ, даже если бы онѣ и были истинными, а тѣмъ болѣе — если онѣ фальшивы.

/с. 27/ Но довольно о Фарисеѣ.

«Мытарь же издалеча стоя, не хотяше ни очію возвести на небо: но біяше перси своя, глаголя: Боже, милостивъ буди мнѣ грѣшнику». Видите, какое смиреніе, вѣра и самопорицаніе? Видите ли, какъ съ молитвой сего Мытаря сочеталось крайнее смиреніе помысловъ и чувствъ, вмѣстѣ же и — сокрушеніе сердца? Такъ, восшедъ въ церковь, моля объ отпущеніи своихъ согрѣшеній, онъ привелъ съ собою прекрасныхъ посредниковъ къ Богу: вѣру, которая не постыждаетъ, самопорицаніе, освобождающее отъ осужденія (на судѣ Божіемъ), сокрушеніе сердца, не подлежащее уничиженію, и возносящее смиреніе. Съ молитвой же прекрасно сшествовало и терпѣніе. Ибо говорится: Мытарь тотъ «стоя вдали»; не сказалъ Христосъ — «ставъ», какъ говорится относительно Фарисея, но говорится — «стоя», — тѣмъ самымъ являя стояніе въ теченіе длительнаго времени, также какъ и длительность молитвы и словъ умилостивленія: ибо ничего иного не прибавляя и не измышляя, онъ внималъ только себѣ и Богу, повторяя вновь и вновь только это кратчайшее моленіе, что является наиполезнѣйшимъ видомъ молитвы.

Итакъ, стоя вдали, Мытарь не дерзалъ даже глазъ поднять на небо. Само стояніе его обозначало и терпѣніе и покорность, и не только — жалкаго раба, но и — состояніе осужденнаго. Представляетъ же этимъ и освобожденную отъ грѣховъ душу, но далекую отъ Бога, ибо не стяжала она еще къ Нему дерзновенія, пріобрѣтаемаго добрыми дѣяніями. Ожидается же, что душа сія приблизится къ Богу, такъ какъ оставила она грѣхи свои и имѣетъ доброе предрасположеніе. И вотъ, стоя такимъ образомъ вдали, Мытарь не желалъ даже глазъ поднять на небо, являя и поведеніемъ своимъ и видомъ осужденіе себя и самопорицаніе: ибо считалъ себя недостойнымъ ни неба, ни земного храма. Посему онъ стоялъ въ притворѣ, не дерзалъ даже на небо взирать, а тѣмъ болѣе, куда больше, — поднять глаза къ Богу небесъ. Но отъ сильнаго сокрушенія, ударяя себя въ грудь и представивъ себя достойнымъ здѣсь ударовъ, глубоко скорбя и возсылая стенанія, и свѣсивъ голову, какъ бы осужденный, онъ называлъ себя грѣшникомъ и съ вѣрою добивался милости, говоря: «Боже, милостивъ буди мнѣ грѣшнику». Онъ поступалъ такъ, потому что вѣрилъ говорящему: /с. 28/ «Рѣхъ, исповѣмъ на мя беззаконіе мое Господеви: и Ты оставилъ еси нечестіе сердца моего» (Пс. XXXI, 5). Чѣмъ же закончилось дѣло? — «Сниде сей оправданъ», говоритъ Господь, «паче онаго. Яко всякъ возносяйся, смирится: смиряяй же себе, вознесется». Какъ діаволъ есть воплощенная гордыня, и гордость является его злой стихіей, — почему, примѣшиваясь, она и одерживаетъ верхъ и сводитъ на нѣтъ всякую человѣческую добродѣтель, — такъ и (напротивъ) смиреніе предъ Богомъ есть добродѣтель добрыхъ Ангеловъ, и она сдерживаетъ верхъ надъ всякой человѣческой грѣховностью, приключившейся споткнувшемуся: ибо смиреніе является колесницей восшествія къ Богу, подобно онымъ облакамъ, которыя имѣютъ поднять вверхъ къ Богу тѣхъ, кто будетъ пребывать съ Богомъ въ нескончаемые вѣки, какъ пророчествуетъ Апостолъ: «Яко восхищени будемъ на облацѣхъ въ срѣтеніе Господне на воздусѣ: и тако всегда съ Господемъ будемъ» (1 Сол. IV, 17). Ибо смиреніе, соединенное съ покаяніемъ, является подобнымъ нѣкоему облаку: оно и источники слезъ изъ очей изводитъ, и выдѣляетъ достойныхъ отъ недостойныхъ, и возвышаетъ и Богу представляетъ туне [2] оправданныхъ въ силу благорасположенности намѣренія.

Итакъ, Мытарь, раньше злостно присваивавшій себѣ чужое имущество, затѣмъ оставившій порокъ и не оправдывавшій себя, былъ оправданъ; а Фарисей, не удерживающій себѣ имущества, принадлежащаго другимъ, но самъ себя выставлявшій праведникомъ, былъ осужденъ. Но чему же, тогда, подвергнутся тѣ, которые не удерживаются отъ похищенія чужого имущества и пытаются, при этомъ, оправдать себя? — И мы не станемъ говорить о таковыхъ, поскольку и Господь ничего не сказалъ о людяхъ такого рода, какъ, возможно, о не могущихъ быть вразумленными словами. Бываетъ же, что когда мы, моляся, смиряемъ себя, то и мы, въ равной степени, разсчитываемъ получить оправданіе, какъ оный Мытарь; но дѣло обстоитъ иначе: ибо необходимо замѣтить, что даже послѣ того, какъ Мытарь поднялся отъ состоянія грѣховности, онъ былъ въ лицо презираемъ Фарисеемъ, и самъ онъ, презирая себя, осуждалъ, не только не противовѣщая Фарисею, но и вмѣстѣ съ нимъ выступая противъ себя. Такимъ образомъ, когда и ты, оставивъ грѣховный навыкъ, не будешь проти/с. 29/ворѣчить презирающимъ тебя за грѣхи и поносящимъ, но вмѣстѣ съ ними осудишь себя, признавъ себя, дѣйствительно, достойнымъ сего, и въ сокрушеніи, путемъ молитвы притечешь къ единой милости Божіей, то знай, что ты — спасенъ, хотя бы и былъ мытаремъ. Ибо многіе называютъ себя грѣшниками и говорятъ такъ и въ дѣйствительности таковы; но сердце-то испытывается безчестіемъ. (Что же касается того, что) хотя великій Павелъ далекъ отъ фарисейской надменности, однако пишетъ къ говорящимъ на языкахъ въ Коринѳѣ: «Благодарю Бога моего, паче всѣхъ васъ языки глаголя» (1 Кор. XIV, 18), то онъ, говорящій въ иномъ мѣстѣ, что онъ — «всѣмъ попраніе» (1 Кор. IV, 13), пишетъ это для того, чтобы привести въ должный порядокъ тѣхъ, которые кичились надъ тѣми, кто не обладалъ этимъ даромъ.

Итакъ, какъ Павелъ, хотя писалъ это, однако былъ далекъ отъ фарисейской надменности, такъ и, напротивъ, можно говорить и слова онаго Мытаря и смирять себя по его примѣру, и, однако, не стать оправданнымъ, какъ онъ былъ оправданъ: ибо мытаревымъ словамъ долженствуетъ быть присуще также и обращеніе отъ зла, и расположеніе въ душѣ, и сокрушеніе и выдержка его. Такъ и Давидъ показалъ, что тотъ, кто считаетъ себя повиннымъ предъ Богомъ и покается, долженъ понести справедливое и выносимое оскорбленіе и безчестіе въ отношеніи себя со стороны другихъ. Ибо, послѣ того, какъ совершилъ грѣхъ, онъ, слыша оскорбленія со стороны Семея, сказалъ желающимъ отомстить за него: «Оставите его и тако да проклинаетъ, яко Господь рече ему проклинати Давида» (2 Цар. XVI, 10), говоря этимъ, что за допущеніе имъ грѣха, онъ имѣетъ отъ Бога заповѣдь поносить его; хотя въ то время Давидъ боролся со страшной и великой бѣдой, поскольку какъ разъ тогда Авессаломъ возсталъ противъ него. И, вотъ, съ нестерпимой скорбью по-неволѣ оставляя Іерусалимъ, затѣмъ убѣгая, онъ прибылъ къ подножью Елеонской горы, и нашелъ прибавленіе въ огорченіи: Семея, бросающаго на него камни и нещадно проклинающаго, и безстыдно поносящаго и называющаго его кровопійцею и беззаконникомъ, какъ бы приводя въ порицаніе предъ очи царя его тяжкое преступленіе, которое онъ совершилъ въ отношеніи Вирсавіи и Уріи. И не разъ, и не два проклявъ и бросивъ камнями и словами болѣе острыми, чѣмъ камни, онъ прекратилъ это дѣлать, но — шелъ, говорится, царь и всѣ люди его съ нимъ, а Семей шелъ по /с. 30/ окраинѣ горы, со стороны его, злословя и бросая камнями съ боку и обсыпая царя пылью. Царь не имѣлъ недостатка въ желающихъ заступиться за него. Такъ, Авесса воевода, не будучи въ силахъ снести это, сказалъ Давиду: «Почто проклинаетъ песъ умершій сей господина моего царя? Нынѣ пойду, и отъиму главу его» (ст. 9). Но царь удержалъ его и слугъ своихъ, говоря имъ: «Оставите его... негли призритъ Господь на смиреніе мое, и возвратитъ ми благая вмѣсто клятвы его» (ст. 12).

То, что совершилось тогда и исполнилось на дѣлѣ, это же, какъ явствуетъ и чрезъ эту притчу о Мытарѣ и Фарисеѣ, дѣйствительно всегда совершается. Такъ что истинно считающій себя повиннымъ вѣчной мукѣ, не перенесетъ ли доблестно не только безчестіе, но и — убытокъ и болѣзнь, и всякую, такъ сказать, превратность и бѣдствіе? Явившій же такое терпѣніе, будучи какъ бы должникомъ и повиннымъ, онъ, чрезъ болѣе легкое и временное и прекращающееся осужденіе, освобождается отъ воистину онаго тяжкаго и нестерпимаго мученія; ибо на основаніи этихъ устремляющихся нынѣ бѣдствій, воспринимается начало полученія Божественной благостыни, какъ бы долженствующей за терпѣніе. Поэтому-то одинъ изъ учительно наказуемыхъ (παιδευομένων) Богомъ, сказалъ: «Я снесу наказаніе Господне: ибо я согрѣшилъ предъ Нимъ». Да будемъ и мы учительно наказуемы Богомъ (въ нынѣшней жизни) съ милостію, но не съ гнѣвомъ и яростью (въ будущемъ вѣкѣ); не будемъ впадать въ малодушіе отъ Божіяго наказанія, но, какъ говоритъ Псалмопѣвецъ, будемъ до конца исправлять себя, благодатію и человѣколюбіемъ Господа нашего Іисуса Христа, Которому подобаетъ всякая слава, честь и поклоненіе, со безначальнымъ Его Отцемъ и Пресвятымъ и Благимъ и Животворящимъ Духомъ, нынѣ и присно и во вѣки вѣковъ. Аминь. 
 

Примѣчанія: 
[1] Homilia II. In Dominicam de Publicano et Pharisaeo parabolam. P. G: 151 c. 17-32. 
[2] Т. е. безъ наличія какихъ-либо заслугъ. 
 

Источникъ: Бесѣды (Омиліи) Святителя Григорія Паламы. Часть I. // Пер. съ греч. яз. архим. Амвросія (Погодина). —Первое изданіе на русскомъ языкѣ. — Монреаль: Изданіе Братства преп. Іова Почаевскаго, 1968. — С. 21-30.