Главная страница

Боханов А.Н. доктор исторических наук

Петр Ι и дихотомия русского имперского бытия

Часть 5

Поспешность и неразумность некоторых реформ царя Петра Ι,

Ломка традиционного православного уклада жизни русских людей,

пренебрежительное отношение Царя к высшей церковной иерархии

Брадобритие считалось и знаком ереси, и вывески «содомского греха». Свт. Митрополит Московский Макарий еще в середине XVI века писал, что «вопреки Божественной и Царской заповеди некоторые творят дела латынской ереси, накладывают бритву на свои бороды, творя угодие женам и поругаясь образу Божию, другие содевают срамные дела нецеломудрия».[1] И вдруг сам Царь запретил бороды и повелел носить шутовской наряд повседневно, а потому и говорили, что «Царь нарядил людей бесом».[2]

Царь много лет выступал гонителем всего русского, причем гонение часто бывало не только безумно-мелочным, но, надо прямо сказать, малорезультативным. Так случилось с его пресловутым Указом от декабря 1701 года, называвшимся: «О ношении всякого типа чина людей немецкого платья и обуви и об употреблении в верховой езде немецких кресел», Царь повелевал всем подданным, кроме «духовного чина, священников и дьяконов и церковных причетников и пашенных крестьян», носить исключительно одежду и обувь или немецкую, или французскую. Это касалось как мужчин, так и женщин, которым тоже предписывалось вплоть до исподнего (!) носить только одежду заграничного фасона! Категорически запрещалось ношение «русского платья», включая сапоги и шапки, а «мастеровым людям» приказывалось подобной одежды и упряжи не делать « и в рядах не торговать».[3] За нарушение повеления полагался значительный штраф, а «мастеровым людям» предписывалось телесное наказание.

Поразительно, насколько «вполне взрослый» Царь, которому шел тридцатый год, не хотел считаться ни с какими обстоятельствами, со сложившейся народной традицией. Ведь быстрый переход на новую «форму одежды» был невозможен ни по финансовым соображениям («немецкое платье» было чрезвычайно дорогим), но по природно-климатическим условиям. Щеголять в башмаках и тонких камзолах уместно было где-нибудь в Голландии или Германии, но не в России, с ее суровым климатом и многомесячной распутицей.

Однако Преобразователь ни в чем считаться не хотел, он вел себя как взбалмошный ребенок, отдававшийся целиком импульсивным желаниям. Нет нужды говорить, что результатов быстрых на этой «ниве европеизации» он не добился; если царское окружение и восприняло подобные меры как норму, то основная Россия как жила традицией, так и одевалась традиционно. Штрафы и запреты мало помогали. Но при этом, безусловно, воля Царя оскорбляла и потрясала исконные миропредставления.

Здесь уместно отметить один историографический парадокс. После убийства Императора Павла I в марте 1801 года некоторые современники и многие историки вменяли ему среди «главных прегрешений», после его воцарения в ноябре 1796 года, приказ о запрещении ношении круглых шляп и фраков, служивших якобы для Павла Петровича «символами революции». Это распространилось как «очевидный признак ненормальности» Императора Павла». Но, во-первых, подобного монаршего приказа-указа никогда не существовало, а во-вторых, возникает уместный вопрос: почему Петра Ι наши «психиатры от истории» никогда не зачисляли в разряд «безумцев»? Ведь Петр Ι , как видно на примере вышеприведенного документа, подобные абсурдные указы издавал! Ответ может быть только один: он же «русскую одежду» запрещал, а не «дар цивилизации» - шляпы и фраки…

Кощунственно выглядели и петровские «всешутейские соборы», которые не могли восприниматься иначе, как глумлением над Церковью, церковной службой, так как это карнавальное действие включало подлинные элементы сакрального обряда. Во время потешной свадьбы «патриарха» 13 декабря 1715 года чин венчания совершал в церкви Архангельского собора, девяностолетний старец. Участники и очевидцы подобных оргий могли воспринимать их как дьявольские забавы. Так, князь И. И. Хованский потом рассказывал: «Имамы меня в Преображенское, и на генеральном дворе Микита Зотов ставил меня с «митрополиты», и дали мне для отречения столбец, и по тому письму я отрицался, а во отречении спрашивали вместо «веруешь ли», «пьешь ли», и тем самым своим отречением я себя и пуще бороды погубил, что не спорил, и лучше мне было мучения венец принять, нежели было такое отречение чинить».[4]

Традиционный образ Христианского Царя дикредитировала в глазах народных и предосудительная семейная жизнь Петра. Его женили в 1689году на Евдокии Лопужиной (1669-1731), к которой он никогда не питал симпатии. Хотя этот брак принес наследника – Царевича Алексея (1690-1718, но по возвращении из-за границы в 1898году Царь открыто разорвал с Евдокией, заставил ее принять монашество и сослал в суздальский Покровский монастырь. Судьбу сына он намеревался решить на новый манер: отправить его учиться за границу и потом женить на иностранной принцессе.

Слух об этих планах быстро распространился не только в России, но достиг т далеких пределов. В этом узрели признак умаления благочестия Русского Царства. Свою обеспокоенность выразил Вселенский Патриарх Гавриил (1702-1707). В декабре 1705 года святейший заявил русскому послу в Константинополе П. А. Толстому: « Говорят-де в народе, будто Царское Величество изволяет сына своего сочетать закон ого брака на сестре цесаря римского, и ежели сие учинит, конечно-де латинское мудрование в Российском государстве возрастет, а благочестие умалится, и царское Величество в государстве сыну своему не изволит избрать невесту, или де мало в Москве благородных честных девиц избранных и благочестивых, и какие-де ради причины сопрящися с крайним свойством со иноверными».[5]

Петр же не считался с мнением православных первоиерархов. В 1711году Царь устроил свадьбу своего сына и принцессы Софии-Шарлотты Браушвейг-Вольфенбютельской (1695 - 1715). Эта брачная партия создала печально-гротесковую ситуацию. Принцесса сохранила евангелическое вероисповедание, что было особо оговорено в брачном контракте. Хотя родившийся от этого брака Петр Алексеевич (1715-1730, с 1727года – Император Петр ΙΙ, был воспитан в Православии, но происходил он от матери-лютеранки. Когда же он наследовал престол в 1727году, то оказалось, «что он носил священнический чин в Церкви, а исповедание его матери подвергалось ежегодной анафеме со стороны Церкви в Неделю Православия».[6]

Сам в феврале 1712 года вступил во второй брак с женщиной сомнительной репутации, с которой уже давно, предположительно с 1703 года, состоял в интимных отношений. Эта урожденка Лифляндии Марта Скавронская (1684-1727), в 1704 году принявшая Православие под именем Екатерины Алексеевны Михайловой.[7] Она уже ранее состояла в браке со шведским драгуном Иоганном Крузе и носила фамилию Крузе![8]

Во втором браке Царя Петра Алексеевича произошло святотатственное смещение духовного и плотского родства. При переходе Марты в Православие ее восприемником являлся Царевич Алексей Петрович. Поэтому Екатерина стала крестной дочерью Алексея (она получила отчество «Алексеевна» в честь своего крестного отца). По отношению к самому Петру она оказывалась в духовном родстве внучкой. В православной традиции духовное родство не отделялось от плотского, оно признавалось еще значимее. Как справедливо заключает исследователь, «обвенчавшись с Екатериной, Петр как бы женился на своей внучке. Это не могло не расцениваться иначе, как своего рода духовный инцест, кощунственное попрание основных христианских законов».[9]

Трудно сомневаться в том, что Петр Ι не знал источника своего властвования. Об этом ему постоянно говорили и напоминали иерархи Церкви. Еще во время его венчания на царство вместе с братом иоанном в 1682году Патриарх Иоаким разъяснил: «Слышите, Царие, яко Господь в Себе место избра вас на земле, и на Свой престол вознесе, милость и живот положи у вас».[10] Наставляли и увещевали  Московского Царя не только московские Патриархи. Несколько раз к Петру обращался высокочтимый на правславном Востоке Патриарх Иерусалимский Досифей ΙΙ (1669 1707). В 1698 году он писал Петру: «В нынешние времена ваше Богохранимое Царство не только есть глава всех христиан, но и единая христианская глава, поелику нет на земле инаго Царя Православного, как ты один».[11]

Удивительно, насколько Петру было чуждо Вселенское Православное задание, адресованное и Царству, и ему, правителю Богопоставленному. Хотя этот факт он никогда не отрицал, но воспринимал свою исключительную роль как право распоряжаться властью без всякого духовного водительства, руководствуясь лишь своими хотениями и разумениями. Он не только не искал пастырских советов и наставлений, но как будто и не слышал голосов архипастырей.

Рационалистическая самодостаточность петровского мировоззрения в полной мере проявилась в деле церковной реорганизации. Патриарх Адриан, занявший в 1690 году патриарший престол, по меркам того времени, в весьма немолодых летах (родился в 1627 году), был избран на Церковном соборе вопреки желанию Петра (за него стояла мать Царя Наталья Кирилловна Нарышкина ( 1651 - 1694). Сразу же по избрании в особом послании – «Увещевание к пастве» Патриарх выразил свое понимание роли Церкви и роли государства. «Два начальства устроил Бог на земле, священство, глаголя, и Царство». Каждое из них имело свои функции: «Царство убо власть имать точию на земли, Священство же власть имать и на земли и на небеси».[12]

В своем наставлении Патриарх в весьма осторожной форме прокламировал мысль о первенстве Священства в Царстве. И по складу характера, и в силу «телесной немощи» патриарх Адриан не собирался, как Никон, идти на открытую конфронтацию с Миропомазанником и придавать конфликту политический характер. К тому же и общие условия в стране к концу XVII века существенно изменились, и у Патриарха не было никаких надежд на успех в борьбе за торжество священнического начала.

Поэтому, не подвергая критике лично Петра Ι, Андриан в своих проповедях и наставлениях критиковал различные царские нововведения (насильственное бритье бород, употребление скоромной пищи в постные дни, курение табака). Он проявлял и личное «своеволие», приводившее к вспышкам царского гнева (отказывался постричь в монашество Евдокию Лопухину, «печаловался» (заступался) за стрельцов, чем показал большое человеческое мужество. Как заметил историк Церкви А. В. Карташев, «патриарх Адриан не знал, что ему делать с явлениями нового, чуждого ему времени, и потому в своих церковных поучениях обличал и отрицал новые формы жизни».[13] Тем не менее властелин проявлял знаки личного внимания к Патриарху, а во время предсмертной болезни Святейшего посещал его и даже произносил «боголюбивые триады» о том, «что Евангельское учение больше всего в жизни сей нужное людям».[14]

Без колебаний, уничтожая всех и вся, что мешало делу государственно-имперского созидания, Петр Ι свою «венценосную руку» на Патриарха все-таки не поднял. При этом сомнений, что Церковь, в первую очередь в лице самого святейшего, «государево дело» не только не одобряет, но и часто осуждает, у Царя не имелось. Смерть в октябре 1700 года Патриарха Адриана не привела к скорой ликвидации института Патриаршества в России, хотя Петр и противился созыву очередного Церковного собора.

Продолжение следует….

Из книги А. Н. Боханова. Российская империя. Образ и смысл. М. Общество развития русского исторического просвещения "Двуглавый орел". 2020, СС. 321- 327