Главная страница

Петр Ι и дихотомия русского имперского бытия[1]

Подлинный смысл преобразований императора Петра Великого

А.Н. Боханов, доктор исторических наук (+2019)

ЧАСТЬ Ι

Фигура Петра Ι (1672-1725) – символ грандиозного культурно-духовного перелома, пережитого Русью-Россией в конце 17- начале 18 века. Само его воцарение было сопряжено со сложной династической диспозицией, ставшей как бы печальным предзнаменованием последующего драматического хода событий.

После кончины в 1676г. царя Алексея Михайловича престол Московского Царства перешел к его старшему сыну Феодору Алексеевичу (1661-1682), который наследников не оставил. В 1682 году Царем становится сын Алексея Михайловича от первого брака (1648г) с Марией Милославской (1626-1669) Иоанн (1666-1696). Одновременно с «младшим Царем» был провозглашен сын Алексея Михайловича от второго брака (1671) с Натальей Нарышкиной (1651-1694) Петр. Ввиду «умственной недостаточности» Иоанна и молодости Петра фактической правительницей в государстве оказалась четвертая дочь Алексея Михайловича от первого брака Софья (1657-1704).

Эта шаткая властная композиция, сочиненная двумя семейными кланами – Милославских и Нарышкиных, не могла существовать долго. В 1689 году скрытое противостояние семейно-боярских группировок вылилось в открытый конфликт, в результате которого власть Софьи была свергнута, а сама она заточена в монастыре. Сокрушив правление сводной сестры и расправившись со стрельцами в августе-сентябре 1689г., клан Нарышкиных делает Петра по существу повелителем России. К тому времени ему минуло семнадцать лет. После смерти в 1696 году сводного брата Иоанна Петр Алексеевич сделался единственным правителем.

Петр Ι еще при жизни удостоился звания «Великий». Такое определение сохранилось в памяти потомков и на страницах исторических сочинений как титул-признание небывалых заслуг. Когда в возрасте пятидесяти трех лет Петр Ιв 1725 году покинул земной мир, то Россия являлась во многих отношениях совершенно другой страной, чем та, в которой он появился на свет. В этой невероятной трансформации, в этом вселенском перевороте личная роль  Царя-Императора неоспоримы. Петр Ι – исторический пример того, когда один человек, наделенный волей и властью, может изменить обычный ход событий, стать воистину «творцом истории». Признание этого постулата нуждается в смысловом пояснении.

Каждое подобное явление возможно лишь в определенный момент истории – совокупности обстоятельств и причин времени, при которых данный «творец истории» и может реализоваться, а личностное начало становится эпонимом определенных эпох. Константин Великий, Карл Великий, Чингисхан, Тимур (Тамерлан), Иоанн Грозный, Наполеон, Сталин – это больше чем имена правителей и полководцев. Это персонифицированные знаки истории, облик которой эти фигуры во многом и определяли. То же самое касается и понятия «эпоха Петра Первого». Это время исторического прорыва, прерыва, поворота, переворота – определения сами по себе тут не важны. Одно не подлежит сомнению: правление Петра Алексеевича оказалось судьбоносным в истории России.

Относительно Петра Алексеевича ведутся давние дискуссии, выходящие далеко за пределы собственно историографии и носящие историософский характер. Даже авторы, не склонные идеализировать личность самого монарха, загипнотизированы грандиозностью свершений «дел Петра» и уверенно говорят об их благотворности. «Военные, хозяйственные, дисциплинарные и прочие преобразования к концу 17 столетия были необходимы, ибо без них Россия разделила бы судьбу Индии, превратилась в колонию Британской Империи». Тезис о государственно-спасительной миссии – исходный и камертоновый в оценках и суждениях по поводу неизбежности, важности, востребованности петровских преобразований.

Конечно, не все прямо заявляют, что не явись этот Царь, Россия бы разделила «участь Индии». Но мало кто оспаривает старый умозренческий тезис: без Петра России юыла бы уготована жалкая историческая судьба. Такая констатация кажется аксиоматичной. Но ее бесспорность лишь в том, что она не поддается эмпирической проверке, а потому настолько же репрезентативна, насколько и спекулятивна. Если же отрешиться от мировоззренческих предпосылок, то ясно одно: никакое иностранное закабаление России не грозило; в мире просто не имелось силы, способной осуществлять в тот период подобное предприятие. Дело тут совсем не в географической обширности страны, что само по себе создавало неразрешимые проблемы для любого потенциального захватчика, а в духовной крепости Руси. Даже татаро-монголы, разорив и покорив Русь, не сумели ее одолеть. Что же говорить о Московском Царстве, духовная сила которого было несоизмеримо выше. И самое печальное, что ощутимый удар этой силе нанес не внешний враг, а Русский Царь. В этом отношении Петр Ι – национально-духовная катастрофа в истории России.

Как было давно замечено, в положительной оценке Петра Ι сходились совершенно разные люди: от Екатерины ΙΙ и Вольтера до Карла Маркса и русских революционеров.[2] Все они приветствовали главное дело правителя Руси _ разрушение Московского Царства, Третьего Рима, на место которого теперь выдвигается цивилизационный фетиш, а по сути – Рим Первый, языческий. Православный Святорусский идеал подменялся и заменялся секулярной идеей «Великой России». Понятия «смысл жизни» и «цель жизни» наполнялись светским, внецерковным смыслом; содержательная обусловленность их начала терять сакральную ориентированность и надмирную устремленность.

В сознании власть имущих место Святой Руси начали подменять категории иногь порядка: «»польза Отечества, «величие империи», «слава России». Наверное, красочней всего эта идейная переориентация запечатлелась в великолепной фразе Петра Ι в день Полтавского сражения, которая позже была увековечена на памятнике-кресте: «…а о Петре ведайте, что жизнь ему не дорога, лишь бы жила Россия. Благочестие , слава и благосостояние ее».[3] Понятие «благочестие» в указанном наставлении можно воспринимать по-разному, в том числе и в смысле, весьма далеком от подлинного понимания благочестия именно как богопочитания. Фактически же при Петре Ι благочестие перестает выступать в качестве высшего и универсального небесного управленческого предначертания, теряет значение непререкаемого поведенческого эталона, отодвигаясь в область частного, индивидуального дела.

Петровская Россия, или, как ее иронически называли славянофилы с подачи пресловутого маркиза де Кюстина, - «имперские фасады», выростила поколения людей, не знавших и не чувствовавших, что за этими «фасадами» может скрываться что-то, дойтойное внимания. Русский исторический опыт был предан долгому забвению, а все привычки, нормы, эталоны начали черпаться извне – «из Европы». Как точно выразился Н. М. Карамзин, с Петра «мы стали гражданами мира, но перестали быть, в некоторых случаях, гражданами России».

Россия не просто стала «учиться» у Запада;  сама полезность «учения» не может подлежать сомнению. Она начала заимствовать, перенимать, копировать, часто без всякого разбора и без всякой критической оценки, не только технические, технологические, цивилизационные новации, но и весь строй культурной жизни. Государственная власть, а в широком смысле весь монархический истеблишмент, формировались теперь под знаком западноцентрических координат. Потому уже в 18 веке многие были искренне уверены, что «настоящая история» России начинается именно с Петра Ι и его пресловутого «окна в Европу».

Когда в 19 веке заявила о себе русская интеллигенция, с самого своего начала настроенная крайне негативно уже по отношению к «фасадам», то в этом проявился великий исторический парадокс. По сути дела, дети «гнезда Петрова», славословя «отца», задыхались «от возмущения»  по поводу его творения. Замечательно это органическое противоречие западнического сознания прокомментировал известный почвенник И. С. Аксаков (1823-1886). «В России, - писал он в 1865году, - торжество бюрократизма начинается для нас с Петра Ι, с того знаменитого переворота, к числу поклонников которого принадлежат именно наши противники! Они в наивности своей и не подозревают, что поклонение Петру есть поклонение тому самому началу, на которое они теперь, с такою простодушною яростью, нападают!»[4]

Можно бесконечно вести схоластические споры о соотношении «зерна» и «растения», об их обусловленности и несхожести, приводить доводы в пользу умозаключений об «искажении» первоначального «проекта», но факт остается фактом: чиновно-дворянская Империя была продуктом замысла Петра Алексеевича. Замысел этот красочно сформулировал Н. М. Карамзин, заметивший, что «пылкий Монарх с разгоряченным воображением, увидев Европу, захотел сделать Россию Голландией».[5]

Очень резкую и чрезвычайно точную характеристику Петра и его эпохи дал А. И. Герцен (1812-1870): «Около Петра собирается куча голи дворянской, не помнящей родства, иностранцев, не помнящих родины, денщиков и сержантов в пересыпочку со старыми боярскими детьми и вечными интригами, ползающими у ног всякой власти и пользующимися всякими милостями. Круг этот растет и умножается быстро, давая всюду свои чужеядные побеги».[6]

Отношение к Петру – давний разделительный мировоззренческий ориентир. По сути дела здесь – исходный фокус всех идеологических противостояний XIX – XX веков. Восторги и безусловное одобрение дел Петровых – верный признак европоцентричного, западнического, дерусифицированного сознания. Сомнения, критические оценки – знак принадлежности к противоположному мировоззренческому течению – славянофильскому, почвенническому. Русофильскому; определения тут не важны.

В связи с этим уместно уточнить один принципиальный момент; «отношение к Петру» не есть оценочное восприятие личности, морального облика Царя-Преобразователя. Здесь как раз особых разногласий нет. Редко кто отваживается возносить человеческие качества этого правителя. Противостояния начинаются при оценке исторического вектора движения России, который своей властной своей рукой установил и затвердил Петр Ι. Здесь морализаторство, столь типичное для отечественной историографии, теряет эту родовую черту.

Петр Алексеевич не «деспот», «тиран», «убийца», как сплошь и рядом пишут, например, об Иване Грозном, а – преобразователь, «царь плотник», «победитель», «просветитель». Понятно почему он повел Русь «учиться у Запада».Но такая формула не раскрывает существа произошедшего. Ведь он, как справедливо заметил один из «отцов славянофильства» И. В Киреевский (1806-1856), - разрушитель русского».[7] За такое «великое дело» вестернизированная мысль прощает своему любимому герою его очевидный аморализм. За насильственную «европеизацию» его неизменно горячо и превозносили русские западники, при том что они никогда не понимали и не чувствовали, что такое «русскость». Как афористично выразился В. О. Ключевский, «Петр Ι  делал историю, но не понимая ее».[8]

Продолжение следует