Очевидно, что твердая позиция аскета по отношению к людскому общению вызывает в душе человека эпохи технического прогресса неоднозначную и часто противоречивую реакцию.
И, прежде всего, современный человек, неустанно осуждающий непоколебимую жизненную позицию аскета, возможно, испытает большое удивление, если проанализирует свою собственную общительность. Потому что, как было открыто психологией, все, чему человек сопротивляется, все, что он настойчиво отрицает, уходит корнями в его собственный внутренний мир. Агрессия, как навязчивая идея, подтверждает внутреннюю склонность человека к тому, против чего он восстает. Таким образом, насколько бы отталкивающей в глазах современного человека не представлялась суровая уединенность аскетической жизни, настолько и обнаруживается глубокая связь человека с этой уединенностью. Поэтому мы можем задаться вопросом: когда современный человек критикует аскетическую тишину, значит ли это, что одновременно он осуждает и собственное одиночество, которое бессознательно скрыто в глубинах его человеческой сущности?
Психологические функции отторжения и демонстрации бессознательного могут помочь современному человеку внести ясность в противоречия, которые он таит внутри себя.
Если внешние психологические проявления современного техногенного человека являются «центробежными», то есть обладают яркой экстравертностью, бессознательная часть его личности страдает от накопления отвергнутых стремлений, которые, наоборот, имеют «центростремительный» характер, иными словами – интровертный. То есть, когда современный человек заинтересован в осуждении суровости монашеской тишины, он, в сущности, вступает в диалог с бессознательной стороной личности, со своей отвергнутой предрасположенностью к интровертности. То, что он отрицает ее, означает, что он ее ненавидит, так как направленность личности на внешний мир навязывается человеку современным обществом.
Но с другой стороны, человек жаждет этой тишины, так как бессознательно чувствует ее спасительность.
Кроме того, кто установил, что для личности современного человека общительность является неоспоримым авторитетом и ее ключевой характеристикой? Безусловно, что внешняя сторона современной жизни имеет ярко выраженный социальный характер. Но кто сможет доказать подлинность и неподдельность этого социального общения?
В бесспорно трагичной повседневной современной жизни можно найти огромное количество подтверждений поразительного одиночества современного человека. Технический прогресс породил общество абсолютно «техническое», «механическое», которое так часто разрушает человеческие чувства и необратимо угнетает межличностные отношения. Современная жестокость, равнодушие к ближнему, преступность, нравственная черствость и многие другие пагубные факторы человеческой жизни наглядно показывают человеконенавистническую направленность нынешнего общества. И поэтому попытка современного человека разрешить свои внутренние противоречия открывает путь к самопознанию и разрушает ложные идеалы и мнимые чувства «социального» общества. Современный представитель техногенного общества, подвергая критике аскетическое уединение, бессознательно стремится к нему. И, кичась своей внешней общительностью, человек неизбежно ощущает трагичность своего одиночества. Поэтому, производя впечатление социального человека, он, по сути, отстраняется от окружающих его людей. Внутренние конфликты обрекают человека на асоциальное одиночество. Такой человек не готов к диалогу с аскетом, пребывающим в тишине, и в то же время он не в силах критиковать твердую позицию ухода от человеческой суеты. Общение, во имя которого человек осуждает аскетические «крайности», представляет собой побег от одиночества, которого он в то же время желает.
Но с другой стороны, аскетическое уединение имеет важное социальное содержание, которое может многому научить современного человека, стремящегося узнать своего ближнего. Аскетический уход от человеческой суеты представляет собой высший уровень христианского общения. Это утверждение, безусловно, кажется парадоксальным, но, тем не менее, оно верно. Аскетический «атомизм» – это переживание истинной преданности и любви к своему брату. Этот аскетический парадокс в определенной степени может понять тот, кто, пускай лишь поверхностно, но знаком с содержанием уединенной жизни. На самом деле, аскет-пустынник, преданный приверженец тишины, являет собой «идеального ближнего».
Главное стремление аскета – это, конечно, переживание Божественного присутствия. Аскеза ставит своей целью очищение души и разума от всего, что может помешать этому стремлению. Любовь к ближнему, к «брату» понимается аскетом как плод мистического опыта Божественной любви. Только когда его разум наполнится Божественным присутствием и любовью, он сможет полюбить своего брата с подлинным чувством преданности и, если понадобится, самопожертвования. Если же эта первоначальная «работа» – жизнь в единении с Богом – подвергается препятствиям и колебаниям, аскет оказывается не в состоянии исполнить долг любви к брату, чего как раз и требует Божественная любовь. Поэтому можно заметить, что аскет, не прекращающий проявлять братолюбивые чувства к ближнему, достигнув высот добродетели и святости, обнаруживает более глубокие проявления братской любви и понимания.
Безусловно, неоспоримым является факт, что «всякий раз, когда приходит борец дать ответ миру, душа его теряет силу». И наоборот, настолько человек отдалится от общения с другими людьми, насколько усилится в его душе откровенность с Богом. Именно такой опыт является принципом, определяющим отношение аскета к человеческому общению и социальным связям, в том смысле, в котором их понимает современный человек.
Логически организованный мирской дух не способен понять, что даже в тех случаях, когда аскет избегает общения с людьми, за этим скрывается его любовь и участие по отношению к ним. Аскет избегает людей «ради Бога». А поскольку Бог есть любовь, переживание Божественного присутствия как неиссякаемого источника истинной любви дает аскету возможность полюбить своего брата «Божественной любовью».
Но в случае любви к брату кто-то может разглядеть аскетический «парадокс» и «противоречивое» психическое и духовное поведение. «Хочешь, – спрашивает авва Исаак, – стяжать любовь к ближнему в сердце своем, как того требует евангельская заповедь? Отдали его от себя, и тогда в тебе разгорится пламя любви к нему, и радость при виде него, как при виде ангельского света». Дистанция по отношению к ближнему взращивает евангельскую любовь во внутреннем мире аскета. Речь идет о неком экзистенциальном противоречии, которое закладывает прочную основу психологической и духовной гармонии, являющейся, в свою очередь, необходимым условием истинного общения. «Другом стань всем людям, но пребывай в одиночестве в помышлениях своих». Пустынный подвижник должен любить всех людей, дарить им свои чувства, свое сердце, но в то же время пребывать в уединении, без которого он не сможет встретиться с Богом. «Стань причастником всех людских страстей, но телом держись от них на расстоянии».
В этом экзистенциальном противоречии можно увидеть подлинное внутреннее равновесие, на котором зиждется здоровое общение. Очень часто современный техногенный человек, гордящийся своей социальностью, оказывается лишенным равновесия, так как он является односторонне социальным, то есть ярко выраженным экстравертом, по выражению Юнга. Он растворяется в обществе и, таким образом, теряет свою индивидуальность. Как может социально распыленный человек обладать истинной любовью к ближнему, есть он утратил свое внутреннее единство? Если все, что он делает, он делает для того, чтобы казаться хорошим или же просто ради общения, как он может проявить неподдельное чувство любви? Компетентные гуманитарные науки констатируют трагическое одиночество современного человека, которое своим существованием обязано качеству общения этого человека. Только переживание собственной индивидуальности как опыт духовного единства и сплоченности, может создать и сохранить истинное социальное поведение. Разобщенный и разрываемый душевными конфликтами человек не может выразить себя с социальной точки зрения, так как не может «предстать» перед обществом и начать диалог с окружающими его людьми.
Напротив, аскет, живущий в пустыне, обладает внутренним «коммуникативным» равновесием, и, несмотря на жизнь вдали от социума, им движет любовь к ближнему. «Мы знаем, – говорит святой Исаак, – что без любви к ближнему наш разум не способен просветиться Божественной любовью и богообщением». Вопрос единения с Богом – это вопрос, прежде всего, «общения», так как речь здесь идет об установлении взаимоотношений с Троичным Богом. В духовной сфере этого общения присутствует и любовь к ближнему. Таким образом, как аскет, пребывая в одиночестве, может стать участником такого общения? Если бы он был по-настоящему отделен от своего брата, его разум не смог бы «просветиться Божественной любовью и богообщением». Но аскет искренне любит своего ближнего и в тишине своей жизни выражает истинную социальность.
Подлинная любовь к брату своему выражается, прежде всего, в поддержке, оказанной в главной проблеме жизни – чувстве вины. «Не ненавидь грешника, ибо все мы виновны. И если ради Бога ты восстаешь на ближнего, плачь о его грехах». И не только это, но и «расстели хитон свой на виновного и укрой его». «Но если ты не можешь, – продолжает святой Исаак, – принять грехи ближнего и пережить вместо него стыд и вину, то хотя бы не презирай его, ибо он твой брат». Аскет-пустынник считает, что в межличностных, человеческих отношениях необходимым условием является проявление глубокой и истинной любви, которая может восполнить все слабые стороны брата. Тот, кто любит, не только приносит пользу ближнему, но одновременно исцеляет свою собственную душу.
«Тот, кто исправляет своего брата, лечит свои собственные пороки, но тот, кто осуждает ближнего, делает более глубокими свои собственные раны».
Руководствуясь этой аскетической мыслью, современный человек может увидеть живое проявление любви. Любовь в этом смысле не является здесь ни чувственным порывом и страстью, ни проявлением нейтралитета. Прежде всего, это сильная, динамичная взаимосвязь, характерной чертой которой является то, что чем сильнее проявляется эта взаимосвязь, тем полнее она исцеляет себя. Тот, кто знает слабости своего брата и с уважением к ним относится, выражает непосредственное уважение к себе самому. Ведя себя благородно по отношению к нему, он «излечивает собственные пороки». Это обусловливает созидательный характер человеческих взаимоотношений. Личный духовный рост может быть достигнут только в социальной взаимности. И даже если человек удалится в самую суровую пустыню, он не будет отчужден от братской любви, которая созидает и учит. Достаточно, чтобы эта любовь не препятствовала общению с Богом. Если соблюдается это условие, аскет должен проявлять глубокую симпатию к общению с ближним.
«Какой прекрасной и достойной похвалы является любовь к ближнему, если эта забота не отвлекает нас от любви к Богу. Как прекрасно будет положение наших духовных братьев, если мы сможем держаться и любви к ним, и любви к Богу».
Но позиция аскета по отношению к любви к ближнему не заключается лишь в поучении других. Он восхваляет эту любовь отнюдь не для того, чтобы побудить других людей ей следовать, а самому остаться изолированным в абсолютной «тишине». «Многие из них (из подвижников) диким животным, мечу и огню предали свои тела ради ближнего». Пустынный подвижник незамедлительно принесет в жертву свою «тишину» и даже собственную жизнь ради любви к своему ближнему. Такие примеры мы видим в многочисленных рассказах о подвижниках, где нам показаны невообразимые и удивительные богатства живой братской любви.
Авва Агафон проявлял большую любовь к ближнему и не предавался аскезе, если не мог сделать нечто хорошее для ближнего. Пытаясь превзойти свои собственные возможности выражении любви к ближнему, он говорил: «Я хотел найти искалеченного, взять его тело, а ему отдать свое». «Видишь, какова истинная любовь»?
Некогда, как рассказывают отцы аскеты, святой Макарий, посещая больного брата, во время своего визита спрашивал, нет ли у него нужды в чем-либо. Больной ответил: «Хотелось бы немного свежего хлеба». В монашеском братстве, где жил этот немощный человек, хлеб пекли всего единожды, так, чтобы его хватило на целый год. Больной же человек не мог есть черствые сухари. Тогда «этот досточтимый муж тотчас же поднялся, чтобы исполнить просьбу, хотя был уже девяностолетним старцем». Из скита болящего брата он отправился в Александрию. Там «поменяв сухой хлеб на свежий, он принес его болящему брату, проделав весь этот путь пешком». В этом братском жесте, можно увидеть подлинное социальное содержание аскетической тишины.
Об авве Агафоне, который был «самым опытным из всех монахов своего времени, уважавшим молчание и тишину более всего», рассказываю следующее.
Когда в находящемся поблизости от скита городе начался праздник, святой отправился туда, чтобы продать свои рукоделия и на вырученные деньги купить сухари на целый год. Но ему случилось встретить на рынке «некоего незнакомца, брошенного и больного». Тогда святой не упустил возможности проявить свою глубокую братскую любовь. Он взял на себя заботу о всеми покинутом больном брате. Он снял ему жилище, чтобы у него была крыша над головой, сделал все, чтобы обеспечить ему скорейшее выздоровление. В то же время он работал «своими собственными руками», чтобы оплачивать расходы, возникающие из-за его помощи больному. Спустя шесть месяцев незнакомец выздоровел, и святой вернулся в свою обитель. «Это было проявлением совершенной любви».
В одном из своих писем святой Исаак рассказывает, что некий отец-подвижник научил его, что ничто так не спасает монаха от демона гордости и блуда, как практика исполнения какой-либо «общественной» миссии. Таким образом, монах, ухаживающий за больными и страдающими телесными недугами, восполняет многие духовные усилия, которые необходимо приложить, чтобы освободиться от беспокойств лукавого.
Однако существуют и множество других рассказов и случаев из монашеской жизни, которые демонстрируют, каким удивительным образом аскетическое совершенство выражается в любви к ближнему. Скорее, даже сама эта любовь, воплощаемая в жизни, является критерием совершенства. «Это признак тех, кто достиг совершенства. Даже если они по десять раз на дню будут преданы огню за любовь к ближнему, им и этого будет недостаточно».
Таким образом, уединенность аскетической жизни, кажущаяся на первый взгляд асоциальной, представляет собой лишь внешнюю смиренную оболочку, скрывающую ни с чем не сравнимую духовную красоту. Духовная глубина аскезы в ее самом крайнем проявлении – «предельного одиночества» – это опыт братской любви, рождающейся из мистического единения с Богом, Который являет собой образец абсолютной и безграничной любви.
Иоаннис Корнаракис, “Отблески святоотечественной пустыни в современном мире”, стр. 41-50, изд-во Пурнара, Салоники.
Перевод с новогреческого: редакция интернет-издания “Пемптусия”.
http://www.pemptousia.ru/2013/03/аскетическая-тишина-и-любовь-к-ближне/
