Хранение догмата в Церкви

M.H. Скабалланович, профессор императорской Киевской Духовной Академии.
Источник: Труды Императорской Киевской Духовной Академии, сентябрь-ноябрь 1910г. Киев, 1910, с. 17–78

В христианском вероучении есть, нечто твёрдое, постоянное,неизменное. Это мы и называем догматами. Такой устойчивый элемент есть и в вероучени всех других религий. Но как,христианство настолько превосходит последния, что оне по сравнению с ним едва могут быть и названы религиями, так должно быть и большое различие между догматом христианства и всяким другим, различие не только по содержанию (материальное), но и по характеру, форме. Ни в каком другом догмате не может быть такой твёрдости, непреложности и силы, как в христианском. Ему как бы Сам Бог, в существо Котораго он старается войти единственно верной дорогой, чрез его идейное приражение сообщает что-то из своей неизменности и непреложности. Вера наша — это вера Ноя и Авраама. Основное содержание нашей и их веры одно,а подробности не важны. Небо и земля меняются, подготовляя своё „прехождение" а эта вера и догмат благочестия не теряют из, своего содержания ни одной иоты и черты, являясь лучшим образом и свидетелем Бога на земле, подлинным голосом вечно-неизменнаго Бога в изменчивости окружающей действительности. В этом отношении ни одна религия не представляет чего-либо аналогичнаго христианству. Между религиозными воззрениями Гезиода и Гомера, с одной стороны, Еврипида и Софокла с, другой такая пропасть, что тут единство и общее часто только в именах богов.

Удивительнее всего в этом неизменном элементе христианского вероучения, что он не подавляет собою религиозной мысли, что последняя может оперировать над ним, перерабатывать его, делать его всё как бы новым.Христианское вероучение, таким образом, не изменяясь в основах и в существе своем, допускает над собою живую работу ума и благодаря этому дает невозможное для других религий соединение солидной устойчивости и твердости с движением и жизнью. Итак догмат в том смысле и виде, в каком он существует в христианстве, есть нечто возможное только здесь, есть самобытное и оригинальное явление христианства.

Обозначая собою неизменный элемент в христианском вероучении, догмат не может подлежать никакому развитию или совершенствованию. Забывают основной признак догмата, когда говорят не только о его развитии, но и напр., о его раскрытии, точнейшем определении и т.п.¹

Пусть содержание догматов от времени получает только большую ясность, отчетливость, обоснованность, это будет нечто новое и не неважное в догмате. Говорят обыкновенно, что меняется форма догмата, формула его, но не содержание и мысль. Но а) кто не знает, как неотделима форма от содержания; б) в догмате именно самое постоянное формула его, как мы надеемся показать.

Тем более не могло изменяться понимание догмата людьми, — так как в этом понимании всё дело, догмат и есть понимание истины христианами, Церковью. Догмат мог быть выражаем разными словами в разное время, как и часто одна мысль допускает различные обороты выражения. Но под этими словами всегда скрывалась одна мысль, превосходившая выражавшее её слово и потому требовавшая для себя разных выражений. Мысль же эта, „ум" у всех христиан был один. Они имели „ум Христов". Для имевших такую мысль, такой ум сразу видно было всякое отклонение от нея. Дело шло о предмете, о котором двух мнений, мыслей не могло быть.

Но за пределами этой мысли, этого ряда неизменных положений религиозной веры возможна была над нею работа ума. Положения эти могли служить посылками для целаго ряда выводов, обобщений, построений, предположений, чаяний и т. д. Они могли сопоставляться с рядом других положений, с выводами науки, освещаться, разъясняться ими. Таким путем догмат мог вступать в историю человеческой мысли вообще и с такой точки зрения возможна речь и об истории догматов. Это история их разъяснения.

Эта история одна может решить трудную задачу: отделить вероучение догматическое от недогматическаго.

Не все положения богословия и не все явления народной веры суть догмы или делаются ими, говорит Seeberg. К понятию догмата принадлежит по нынешнему словоупотреблению формальное признание известных положений организованною Церковью. Догматы суть выражения церковной веры и поэтому-то они установлены Церковью, хотя бы то при этом установлении иногда, вмешивались интересы политики (Халкидонский собор). Позади раскрытия и формулировки догмата стоить, как догмат, вера Церкви и потребность церковной (религиозной) настроенности. Это видно из того, что все догматы вообще принципиально стоят в отношении ко спасению и искуплению. «Хотя догматы — божественнаго, откровеннаго происхождения, но так как формулировка и раскрытие их, в котором они и сознаются нами ясно, выработаны человеком под самыми разнообразными влияниями и случайными поводами, то относительно их всегда возможен вопрос, выражают-ли они вполне идеи искупительной веры или в догмат,точнее в данную форму и раскрытие его, привзошли, привнесены чуждые элементы из других религиозных форм,напр., из правовых отношений, из натуральных религий. Так, может случиться, что в обычное (житейское) и даже научное понимание христианской веры по временам проникали элементы низших религиозных ступеней. Это неизбежно, раз догматы становились составною частью народной культуры».² Например относительно догмата искупления уже установлено, это в принятую ныне русскими догматистами формулу его привнесены никогда не освящённыя Православною Церковью юридическия понятия и юридическое освещение, быв заимствованы сюда из католических и протестанских догматик. То же самое можно сказать,по мнению Seeberg'a, о влиянии начал натуралистических религий на изложение и раскрытие в наших догматиках учения о творении, о происхождении человека, о происхождении души человека при его рождении, о загробной участи человека и последнем суде и т.п. „Извращают-ли такия влияния и элементы догматы? По большей части они совершенно безвредны для них, а главное — неизбежны и необходимы в процессе раскрытия их. Правда, момент подвижности и случайности действует нередко затрудняюще на историческое разсмотрение религии. Иногда изумляешься, как сильно чисто-политические и нечистые личные мотивы, сила инерции и глухая партийность действовали при формулировке догматов. Это может породить даже недоверие к этим формулам. Но нельзя смотреть на единичных личностей, также как на целыя группы их и оффициальныя инстанции, вырабатывавшия догмат, изолированно. Они только орудия, проводники широких духовных стремлений, они создавали образ для неясных движений и потребностей большой массы, образуя ли из предощущений мысли, или же делая и вырабатывая выводы из мыслей. Не собственныя, произвольныя изобретения представляли соборы и их руководители, но они находили слова для ощущений и стремлений всей жизни их времени. Не личныя настроения и политическия интриги создавали догмат, но религиозная жизнь Церкви. Не так дело было, что некто Арий думал так, а некто Афанасий — иначе, а император Константин заботился в политических интересах об единстве и это вызвало Никейское вероопределение, но все эти лица с их силою и их убеждением были только орудиями, чрез которыя совершался великий процесс с внутренней необходимостью. В конце концов они были не хозяевами, а слугами историческаго развития, они вызвали события, как выдающееся средство, а не как производители. Иначе история превратилась бы в собрание героических разсказов, которые все начинались бы словами: „был некогда человек".

Таким образом догматика научает пониманию руководящих нитей во всем церковном развитии. По их изложении и раскрытии догматы действовали на жизнь Церкви глубже и сильнее, чем может показаться поверхностному наблюдателю. Как объяснять догмат нужно из церковной жизни, так и показывать нужно его влияние на эту жизнь. Доказательство —протестанство. Если так, то самый основной вопрос о догмате — это вопрос о хранении его в Церкви. Могла ли и каким образом, какими средствами могла сохранить в себе Церковь драгоценное достояние догматическаго учения, внушавшагося ей Богом веками и с особенною ясностью преподаннаго Христом. Именно не столько важна для догмата была работа мысли над ним, попытки углубления в него и разъяснения, как ни долга и сложна была эта работа, сколько хранение его. И не менее трудно, чем рефлексия над догматом, было хранение его. Если мы всмотримся в процесс этого хранения, то легко найдём в нём две стороны, два вида или стадии. Прежде всего и первоначально хранение это было идейным, умственным, происходило в Церковном Предании, понимаемом в самом широком смысле, поскольку в него привходило и св. Писание, как выразитель апостольскаго предания. Затем это хранение обратилось и за содействием к человеческому слову и перу: явились попытки оградить догмат от изменения словесными формулами—символами и вероопределениями.

Следовательно, вопрос о хранении догмата в Церкви распадается на два частнейших вопроса: на вопрос о Предании, как идейной, умственной сокровищнице догматов, и вопрос о символах, как формулах догмата.

Разсмотрению того и другого вопроса должна предшествовать картина самой выработки в церковном сознании понятия о догмате и термина догмат, так как только с этой выработкой, с момента отчётливого сознания у себя догматическаго элемента христианство могло приложить особое тщание и к надёжному хранению догмата.

СНОСКИ И ПРИМЕЧАНIЯ