Среди выдающихся святителей Православной Церкви, которые своими трудами и деятельностью заслужили наименование Вселенских святителей, особое место, и полагаем не меньшее, занимают свт. Григорий Палама, архиепископ Фесалоникийский и свт. Марк, митрополит Эфесский. Если Великие Вселенские учители свт. Григорий Богослов, свт. Василий Великий, а также свт. Афанасий Великий и свт. Кирилл Александрийский, свт. Лев Великий созидали и оттачивали православное богословие в период ожесточенных полемических споров с арианством, несторианством и монофизитством, учениями, которые разрушали основы православной веры о Троичности Божества и двух совершенных природах во Христе, то последним приходилось весьти достаточно упорную и крайне непростую борьбу с западным христианством, римо-католицизмом, его вероучительными искажениями и нововведениями. В этом отношении свт. Григорий Палама и свт. Марк Эфесский явились непосредственными продолжателями дела свт. Фотия, патриарха Константинопольского, также именуемым Великим. Именно этому святителю Константинопольского престола пришлось фактически первому начать борьбу за сохранения Православия: евангельской веры о Троичности Божества, равенстве и единосущности Божественных Лиц в связи с нарождавшейся и охватывающей все западные церкви учению об исхождении (ἐκπόρευση τοῦ Ἀγίου Πνέυματος) святого Духа и от Сына (Filioque). Это учение, привнесенное в западные церкви франкскими королями является противным евангельскому учению об исхождении Святого Духа только от Отца (ἐκ τοῦ Πατρός μόνο). Кроме того, свт. Фотию первому из восточных иерархов Православной Церкви пришлось выдержать сильный натиск со стороны Рима, который в лице своих первосвященников активно насаждал идею о главенстве Римского епископа в Церкви и его верховенстве над всей Церковью, которые уничтожали один из главных принципов церковного устройства – соборность.[1] После Великой Схизмы 1054 г., которую необходимо рассматривать как окончательный разрыв Римской церкви с Православной Церковью, или даже правильнее сказать отпадение Римского патриархата от Вселенской Церкви[2], начался новый исторический           период в истории некогда единой и по пространству Церкви Христовой. Этот разрыв, который принято называть как разрыв между Востоком и Западом, мы же не разделяем этого воззрения многих римо-католических и протестантских авторов, со временем увеличивался.[3]   И разгром Константинополя, а вместе с ним фактически всей Восточной Римской империи войсками западноевропейских крестоносцев во время IV Крестового похода в 1204 г., а также последующие богословские собеседования и попытки воссоединить «разорванные Церкви» являлись лишь все с каждым разом увеличивающимися доказательствами глубокой разности между Православной Церковью и Западным христианством, Западом и православным Востоком.

Необходимо сразу же заметить, что в Церкви все полемические споры с не православием, иноверием, ересью были вызваны необходимостью борьбы за Церковь и за чистоту апостольской веры, а значит и за ее единство в онтологическом смысле. Ибо формула свт. Киприана Карфагенского «вне Церкви нет спасения» (extra Ekklesia non est salvatio) выражала фундаментальное положение христианской экклезиологии, которое было незыблемым в сознании святых Отцов Церкви. А поскольку Церковь Христова, ее единственность, уникальность и неповторимость самым непосредственным образом связана с чистотой веры, то Церковь не мыслима вне православной веры. Поэтому в основе догматической полемики оказывается и сотериология, учение о спасении человека. Ибо Христос, хотя и является «спасителем всех человеков», то есть спасение во Христе обращено ко всем людям, но Он «спаситель наипаче верных».[4] Свт . Фотий в своём трактате «Против ереси Феопасхитов» учение о невозможности сосуществования нескольких церквей, которые бы различались в вере, но при этом претендовали на именование Единой Апостольской и Кафолической Церкви, писал: «Соборная и Апостольская Церковь Христова одна, а не множество и не две; составляющие соборы вне ее сборище лукавнующих суть, так убеждены мы, истинные христиане, так мы веруем, так и проповедуем».[5] Тем не менее, эта позиция свт. Фотия, его экклезиология, которая строилась на глубокой убежденности существования только одной подлинно Апостольской Церкви в основе которой лежит неискаженная апостольская вера, является выражением святоотеческого учения о единстве Церкви.[6]

В 14 столетии произошло столкновение между западным гумизмом, представителем которого был ученейший монах из Калабрии Варлаам, и православной духовностью, которую защищал свт. Григорий Палама. Уже тогда эти два направления рассматривались как взаимно исключающие, противоречащие друг другу. На фоне полемики этой эпохи родились многочисленные бесценные труды свт. Григория Паламы, которые защищали православную аскетику от нападок западного рационализма, а также четко обрисовывающие православную святоотеческую экклезиологию. Следуя великим отца Церкви, своим предшественникам, свт. Григорий Палама видел Церковь только там, где хранилась чистота веры. Вне ее никакая иерархическая структура не имеет смысла, ибо «мы научены, что христианство определяется не внешними проявлениями, а истинной и точной верой».[7] Потеря истины неизбежно вела и к потере Церкви. И размеры отхода от чистоты веры не влияли на онтологию ереси. Как и святитель Великий, свт. Григорий в отношении инославия проявлял догматический максимализм, считая всякую ересь вне Церкви. И это, прежде всего, касается Римо-Католической церкви. Ибо она, по мысли святителя Григория, лишь за небольшую вставку в Символ веры, оказалась вне Церкви, или, как он сам говорит «изгнана из пределов нашей Церкви».[8]

Экклезиология свт. Марка Эфесского представляет собой интерес не столько с точки зрения классического изложения учения о Церкви, которое предлагается академическим богословием в рамках православной догматики, сколько с точки зрения понимания таких важных онтологических свойств Церкви, которые излагает Символ веры. И экклезиология свт. Марка интересна, прежде всего, с точки зрения его тесного соприкосновения с римо-католическим западом, который произошел во время т.н. «Вселенского собора», как его наименовал папа Евгений IV и подписанный акт об Унии Востока и Запада, в Ферраре и Флоренции в 1337-38 гг.

 

Свт. Марк, как об этом свидетельствует его первая речь перед началом собора, произнесенная в присутствии папы Евгения IV, несмотря на уже почти что трехвековой разрыв Востока с Римом, рассматривал данный собор как еще одну реальную и уникальную возможность для восстановления единства Западной и Восточной Церквей. В этом отношении свт. Марка некоторые богословы рассматривают как пример для правильного ведения богословского диалога с инославием и первых в подлинном смысле православном экуменистом, что в современном контексте экуменического движение будет расценено исключительно как ригоризм.[9] Сам факт созыва этого собора свт. Марк называет стремлением «членов тела Господня, ранее разделенных и рассеченных в течение многих веков, ... к взаимному соединению».[10] Весь ход этой, можно сказать выдающейся по своему построению, речи свт. Марка имеет своей целью не только расположить «Святейшего Отца и Первенствующего среди священнослужителей» к «пришедшим издалека с Востока приходящих», но и указать на причины произошедшего разделения, а также на способ восстановления утраченного единства «разделенных и рассеченных членов Тела Господня». Свт. Марк уходит от обсуждения вопроса о первенстве римского епископа в Церкви, идя по пути икономии. Он проявляет, как мы видим, почтительное уважение в Римскому папе, не делая каких-то резких выпадов в адрес действительности латинского священства и таинств. Он указывает на искажения Символа веры вставкой Filioque, как не только на допущенную некогда ошибку, а как на причину разделения. И свт. Марк уже в этой своей первой речи касается именно этого вопроса, предлагая «ради икономии пусть оно (Filioque) будет изъято для того, чтобы нам восприять братьев».[11]

Однако в этой речи можно увидеть вполне четкое понимание свт. Марком Церкви не как нечто разделенное и разорванное, но как и после Великой Схизмы пребывающее единым целым. От этого единого тела Христова могут быть лишь отпадения. И свидетельством такого отпадения является отсутствия единой Жертвы, единой Евхаристии. «Итак, когда мы не являемся участниками одного Хлеба, то, очевидно, мы – не одно Тело, и не содуховны друг другу, и не одно и то же воспринимаем устремление».[12]

Однако в отличие от современного «диалога любви», с помощью которого пытаются искать способы какого-то единения вне уврачевания догматических разногласий между западным христианством и Православным Востоком. Восстановления утраченного единства Востока и Запада свт. Марк видит исключительно только в возвращении прежнего согласия с Отцами Церкви, которым обладала Римская церковь до введения новшеств, а Православная Восточная Церковь осталась верна вере Отцов, как западных, так и восточных. Обращаясь в Западной церкви в лице Римского папы, свт. Марк говорит: «А вы, введши новшества, этим необходимо обнаруживаете, что находитесь в разногласии, прежде всего в отношении самих себя, затем в отношении общих Отцов и, наконец, по отношению к нам».[13] Поэтому западные христиане и восточные «не могут быть вместе».

Весь дальнейший ход Ферраро-Флорентийского собора опроверг надежды свт. Марка на то, что им сможет изгладить свои вероучительные новшества и вернуться к древнему согласию. Фактически ни по одному обсуждаемому пункту вероучительных разногласий латиняне не отступили от своих воззрений, проявив «неразумное упорство». И первоначальный вдохновенный тон и окрыленная надежда, такт и дипломатический такт, сменились у свт. Марка на более резкие определения и формулировки. Если Римо-Католическая церковь свт. Марком в самом начале называлась если не церковью-сестрой, то, по крайней мере, близким к сему наименованием «одной из разделенных членов Тела Господня», то в своём послании в «Окружном послании против постановлений Флорентийского собора» он пишет совершенно иначе.

 

Святитель Марк оставил нам свое письменное свидетельство о ходе Собора во Флоренции и Ферраре, которое именуется «Изложение святейшего митрополита Ефесского о том, каким образом он принял архиерейское достоинство и разъяснение и соборе, бывшем во Флоренции». Свт. Марк пишет: «Но после прибытия туда (во Флоренцию), мы немедленно на опыте узнали отношение к нам латинян, иное, нежели надеялись, и немедленно нам пришлось отчаяться в (благополучном) конце». В итоговом определении этого лже-Вселенского собора стояли подписи всех западных и восточных иерархов вместе императором, но отсутствовала одна, и ей оказалась подпись свт. Марка.

В своем Окружном послании[14] свт. Мрак рассматривает важный вопрос о том, чем является Римская церковь. Это окружное послание было написано свт. Марком вскоре после Флорентийского собора, когда он находился на о. Лемнос (1440-1441). «Это окружное послание, - подчеркивает известный греческий богослов Н. Василиадис, - является замечательным и сильным документом, живым и непринужденным, с помощью которого претерпевший за Православную веру наш иерарх вдыхает всем теплотворную веру и истовую к ней любовь».[15] Это Окружное послание является «одним из важнейших символических текстов Православия», поскольку с помощью него свт. Марк «просвещает народ относительно того, как необходимо рассматривать латинян, поскольку они продолжают упорно пребывать в своих искаженных догматах».[16] Несомненно, что данный святоотеческий памятник, как «документ вселенского значения»[17] приобретает особое значение и в наше время

Прежде всего свт. Марк указывает на факт раскола между Востоком и Римом. Причина же его заключается в незаконном введении добавления в Никео—Константинопольский Символ веры, т.н. Filioque. «Причину для раскола они дали, открыто сделав прибавление ( Filioque), которое до того времени говорили в тайне».[18]Казалось бы, совершенно небольшое добавление к Символу веры, которое состоит всего-лишь из трех слов, однако даже и это малое является настолько важным, поскольку это прибавление искажает веру, является неразумным (παράλογον προσθήκην) «непрощаемым душам кощунством ( ἡ βλασφημία) на Святого Духа»[19], «хула на Духа святого и величайшая из всех опасностей»[20]. Именно это малое привнесение в Символ веры превращает веру в противоположное мнение, ересь. Такой шаг порождается идеей компромисса в вере, но в результате приводит к отступлению от Истины. Об опасностях и пагубности компромисса писал свт. Марк своему ученику Георгию Схоларию. Свт. Марк осуждает всякий компромисс в вопросах вероучения, говоря: «Никогда, о человек, то, что относится к Церкви не исправляется через компромиссы; нет ничего среднего между истиной и ложью...»[21] Всякая ересь, как подчеркивают Отцы VII Вселенского собора, «отделяет всякого человека от Церкви».[22]

Западная церковь утратила истину, чистоту веры и поэтому, по мысли свт. Марка, «знаменитый удел Западной Церкви, именно – Римской, был отделен от общения с прочими четырьмя Святейшими патриархатами, отступив в обычаи и догматы чуждые Кафолической Церкви и православным».[23] Искажение веры латинян делает еретиками. «Итак, мы отвратились от них, как от еретиков, - подчеркивает свт. Марк, - и потому отмежевались от них».[24] Итак, поскольку латиняне не немного (μικρόν), но всецело (ὅλως) уклонились в вере, и прежде всего в «в богословии о Святом Духе», то совершенно справедливо мы их именуем «еретиками» и правильно сделали, что «поэтому их отсекли как еретиков» (ἀπεκόψαμεν τούτους ὡς αἱρετικούς).[25]

С точки зрения вопроса о границах Церкви свт. Марк следовал святоотеческой экклезиологии завершения этих границ Православием, то есть исповеданием чистоты апостольской веры, но не крещением, как считают последователи экуменической теории «крещального богословия». Согласно этой теории и вне Православной Церкви совершается таинство Крещения, а значит и границы Церкви простираются далеко за границы Православной Церкви.[26] Ложность этой теории заключается в том, что святоотеческое православное богословие делает четкое различение в понимании таинств, совершаемых в Церкви и вне ее еретиками. Если таинства в Церкви действительны (ἔγκυραι) и действенны (δύναται), то есть обладают благодатным спасительным действием, то вне Церкви они существуют лишь формально и не осуществляют своего спасительного и освящающего действия. [27] И по данному вопросу Святые Отцы проявляли удивительное, почти повсеместное единомыслие. Для них формула свт. Киприана extra Ekklesiam nulla salus est была не философским рассуждением и личным мнением Карфагенского Святителя, а выражением сознания всей Церкви. Вот по какой причине свт. Василий Великий в своём послании к Амфилохию Иконийскому, которое вошло в каноническое право Церкви как первое правило свт. Великого, полностью отвергает действительность и благодатность таинств вне Православной Церкви. И попытки противоречить этому всецерковному пониманию и сознанию сегодня и даже в официально признаваемых документах поместных Православных Церквах (итоговый документ в Баламанде 1992 г., на котором принято совместное с римо-католиками и православными соглашение о недопустимости перекрещивания и взаимном признании таинств[28], или в принятом на Архиерейском соборе 2000 г. документа «Об основных положениях отношения Русской православной Церкви к инославию») является ни чем иным, как противлением сознанию Церкви. И здесь же мы подчеркнем, что Церковь в лице своей иерархии не всегда следовала церковной акривии (ἀκριβεῖα)[29], но применяла икономию (οἰκονομία)[30] к переходящим в Православие еретикам при определенных ситуациях и при определенных условиях. И икономию нельзя и неправильно рассматривать в качестве церковной нормы и правила, но лишь как временное и ради пользы Церкви отступление, jus singularis.[31] 

Что касается латинян, что свт. Марк выражает вполне последовательную позицию – в случае их обращения «они должны быть оглашены и присоединены к Православию»[32], как не православные и еретики. Отпадение их к еретикам не дозволяет латинян допускать до евхаристического общения. Оглашение и присоединение же их совершается через миропомазание: «Если же надлежит огласить, то, ясно, что – и миром помазать».[33]

Хотя свт. Марк не касается, как правило вопроса о первенстве римского епископа, однако в своём «Окружном послании» он «не признает никакого первенства власти (πρωτεῖον ἐξουσίας) за епископом Рима. По этому поводу он пишет: «Мы считаем папу как одного из патриархов»[34], но таковым мы его считаем, как одного из патриархов и равным им, если он мыслит как Православная Церковь».[35] (καὶ τοῦτο γε, ἄν ὀρθόδοξος ᾖ)

Догматический максимализм свт. Марка определяет его экклезиологические воззрения. И он сводится к тому, что Церковь и спасение там, где содержится чистая и неискаженная апостольская и святоотеческая вера. Или иначе, это можно выразить словами прп. Иоанна Кассиана Римлянина «Несомненно, вне Церкви тот, кто не хранит веры Церкви».[36] И в этом не заключается некая оригинальность воззрения свт. Марка. Его точка зрения, его понимание Церкви, как носительницы абсолютной и ни в чем не искаженной истины является непосредственным следованием учения Святых Отцов Церкви. В качестве подтверждения мы приведем одно из определений VII Вселенского собора (787 г.): «Веруя во единого Бога, в Троице покланяемого, мы с любовию принимаем честные иконы, а не принимающего этого учения да будут под анафематствуем как прибавляющих что-либо, так и отнимающих что-либо в учении Кафолической Церкви».[37]

Святитель же Марк, митрополит Эфесский в своей борьбе с Унией, заключенной на Ферраро-Флорентийском соборе был ярким выразителем веры Церкви, ее сознания. Вся его жизнь, как святителя Церкви Христовой была борьбой за Церковь, а его послания живо и ярко запечатлели его экклезиологические воззрения, его веру в то, что только Православная Церковь является Церковью Христовой. Свт. Марк, как писал его ученик Георгий Схоларий, в последствии первый после трагического падения Константинополя в 1453 г. патриарх Константинопольский, «в священстве понес труды, блистал в архиерействе, весьма добре подвизался за Церковь, открылся как твердый адамант в отношении к переменам, и прославлен нашими предками».[38]

 

 

---